Эта часть протокола меня удивила. Согласно официальным отчетам Мадридской встречи, там действительно присутствовали Кольрауш и председатель Верховного суда Германии (Эдвин Бумке, он же возглавлял и суд, чей приговор Лаутерпахт разбирал в том году, тот самый, который распространял запрет на отношения между немцами и евреями и на половые акты, совершенные за пределами Германии). Были в Мадриде и коллеги Лемкина Веспасиан Пелла и судья Шлитер, а также судья Раппапорт, возглавлявший польскую делегацию. Но Лемкин в числе присутствовавших не упомянут{335}.

Он не был в Мадриде, не зачитывал там свой проект, не наблюдал, как немцы покидают зал заседания. Небольшая выдумка для красного словца, не имеющая последствий, – и все-таки выдумка.

Когда о работе Лемкина над немецкими декретами стало известно{336}, его пригласили консультантом в Вашингтон, в совет по военной экономике. Наступила весна 1942 года, совет координировал военную экономику после Перл-Харбора и вступления США в войну. Работа в этой комиссии, которую возглавлял вице-президент Генри Уоллес, свела Лемкина с представителями высших эшелонов американской политики.

Он перебрался в Вашингтон, город, где в большей степени чувствовалось дыхание войны: бурлила энергия, повсюду встречались люди в мундирах. И тем не менее работа в совете оказалась непростой: никто не знал толком, что происходит в оккупированной Европе и что затевают немцы. Сотрудников не слишком интересовала та информация, которой был переполнен Лемкин, их поглощали собственные проблемы, и они не готовы были разделить тревогу чересчур, на их взгляд, эмоционального поляка-одиночки. От его предостережений отмахивались как от «надуманных» и «фантастических». «Разве наци в самом деле осуществляют эти планы?» – уточнил кто-то из коллег. Всем были известны истории о злодействах немцев во время Первой мировой войны, и почти все эти истории оказались вымыслом. Что в этом смысле изменилось?{337}

Лемкин, хотя и павший несколько духом, находил время для светского общения и полюбил коктейли. Ему удалось собрать вокруг себя несколько родственных душ, среди которых оказалась и Кэтрин Литтел, жена заместителя генпрокурора Нормана Литтела (архивные материалы содержат упоминания о большом количестве замужних дам, с которыми Лемкин находил общий язык). Литтелы познакомили его с вице-президентом Уоллесом, с которым они дружили (Норман Литтел записал в дневнике, что вице-президент «проявил большой интерес к собранной Ральфом Лемкиным коллекции нацистских декретов»). Лемкина попросили помочь вице-президенту с подготовкой речи, которую предстояло произнести в Нью-Йорке, в Мэдисон-сквер-гарден (один из первых набросков содержал заявление: Америка лишь тогда станет истинной демократией, когда будет готова «избрать президентом человека с иным цветом кожи»{338}, – этот преждевременный призыв Литтел посоветовал убрать, сказав Уоллесу, что ему это припомнят, если он когда-нибудь сам будет выдвигаться в президенты).

Время от времени Лемкин пытался отловить Уоллеса в огромном офисе в здании Сената и заинтересовать его работой над декретами. Но вице-президента больше волновали кукурузные поля Огайо. «Мы в долгу перед фермерами всей земли», – заявил он Лемкину и призвал сосредоточиться именно на этом. Лемкин не одобрял Уоллеса. Не добившись толку от «одинокого мечтателя», он решил обратиться выше, к самому президенту, и в этом ему помогали Литтелы – по крайней мере, так описывает ситуацию сам Лемкин.

Он подготовил меморандум, чересчур длинный. Сократите до одной страницы, чтобы Рузвельт это прочел. Но как вместить в одну страницу все злодеяния? Лемкин перечитал свой текст и решил подойти к проблеме иначе, представить Рузвельту новую идею: массовые убийства следует поставить вне закона, писал он, объявить их «высшим преступлением». Он предлагал союзникам заключить договор, в котором целью войны объявлялась бы защита уничтожаемых групп, и послать недвусмысленный ультиматум Гитлеру. Меморандум отправился к адресату, и спустя несколько недель пришел отрицательный ответ. Лемкин верно описал существующую угрозу, но пока президент не считал своевременным переходить к действиям. Нужно проявить терпение, ультиматум Гитлеру будет направлен, но позднее{339}.

Словно плакальщик на собственных похоронах, Лемкин все глубже погружался в печаль, уже не надеясь получить вести из Волковыска. Потом он встряхнулся и решил впредь не обращаться к политикам и государственным деятелям.

Он напишет книгу и воззовет напрямую к американскому народу.

В Северную Каролину продолжали прибывать документы из Стокгольма и из Библиотеки Конгресса, а также друзья из Европы, рассказывавшие подробности о немецком управлении (распределение пайков, строгая зависимость количества калорий от группы, к которой принадлежит человек) и передававшие слухи о депортациях и массовых казнях. Собранные Лемкиным документы были частью общей системы – машины убийств. Он использовал эти материалы в курсе лекций в Школе военного управления в Шарлотсвилле и явно произвел впечатление на студентов.

Книга задумывалась для того, чтобы распространить это знание. «Я из Миссури, расскажите мне, как и что», – на такую реакцию рассчитывал неисправимый оптимист. Он хотел убедить американский народ доказательствами и логикой, выдерживая объективный, академический тон. С этим проектом Лемкин обратился в Вашингтон, в фонд Карнеги в поддержку международного мира, и Грегори Финч, к которому попали его бумаги, дал зеленый свет{340}. Подготовьте рукопись, ответили Лемкину, и фонд Карнеги ее опубликует. Согласовали объем (200 страниц) и гонорар (500 долларов), а также небольшую сумму на оплату издержек. Момент был самый удачный: о военных преступлениях после Сент-Джеймсской декларации в октябре 1942 года заговорили на международном уровне, президент Рузвельт также обличал «варварские преступления», совершающиеся на оккупированных территориях, и утверждал, что все причастные ответят «перед законным судом». «Военные преступники» будут принуждены к капитуляции, заявил президент, индивидуальная ответственность будет установлена с помощью «всех доступных свидетельств» и будет создана Комиссия объединенных наций для расследования военных преступлений{341}.