- Да, доченька, не волнуйся, я позабочусь, - он снова похлопал по моим пальцам, лежавшим на сгибе его локтя. - Я категорически возмущён тем, что князь так легко поверил лжи преступницы и стал укорять тебя в нечестном поведении по отношению к Вольдемару!

Ах да, точно. Вот это же и меня тогда зацепило. Упрёки в мой адрес по поводу несуществующей интрижки, когда его родная дочь едва не стала убийцей. Вернее, было бы забавно, если бы не было так обидно.

- И это тоже, папенька, - сказала я вздыхая.

- Не расстраивайся, дитя моё. Пока ошибку можно исправить, её, считай, не было. А уж Вольдемар... Даже посторонний молодой человек смог прийти тебе на помощь, закрыть собой! А жених, чьи интересы так рьяно защищал его сиятельство, даже не подошёл к тебе ни разу после трагедии, не спросил как твоё самочувствие! И получается, что кому-то ты важнее, чем жениху! Ты, Лиззи, присмотрись к тому молодому человеку, мне кажется, ты ему небезразлична.

Что?! К Зуртамскому присмотреться? Важна я ему. А то как же! Он спит и видит, как выжить меня из академии! Спит и видит... Ой, мать моя механика! Это я сплю и вижу его, мечтаю о его поцелуях и о его нежных руках. Стыдно-то как!

"Дышать переставал и руки дрожали", - эхом отозвались воспоминания о словах Мараи. И ладони тут же вспотели, а сердце застучало чаще.

- Позвольте представиться, - пророкотал тихий с хрипотцой голос. Знакомый голос.

Голос Зуртамского. Сердце упало в живот, а потом подпрыгнуло и зашлось в сумасшедшем ритме где-то в горле.

Мы с отцом повернулись одновременно. Я - чтобы сказать какую-нибудь едкую гадость, скрывая бешено колотящееся сердце и прогнать человека, ставшего причиной этого, а отец - чтобы со светлой улыбкой поблагодарить моего... получается спасителя. Ведь именно так он выглядел в глазах моего батюшки.

- Эрих Зуртамский, - его бледно-зелёное лицо исчезло при коротком поклоне и вновь показалось из-под упавших на лицо чёрных волос.

Тёмные глаза сверкнули, чётко очерченные губы на серьёзном осунувшемся лице. Красивый. Какой же он всё-таки красивый!

- Господин маг, я бесконечно рад, что не перевелись ещё настоящие рыцари, и что вы так кстати оказались рядом и смогли защитить мою дочь! - радостно улыбаясь, воскликнул батюшка.

- Не стоит благодарности, сударь, - вежливые и тяжёлые, словно камни, слова старосты падали, пуская по воде круги - у меня по спине бежали мурашки и потели ладони, а голова начала кружиться. - Я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

Вежливый кивок бледно-зелёного старосты, ни единого взгляда на меня и вопрос в глазах папеньки - он оглянулся на меня через плечо, отходя с Зуртамским в сторону. Я задумчиво наблюдала за ними, пока лакей помогал мне надеть шубку — подарок отца.

О чем Зуртамский мог секретничать с папенькой? И когда он тут появился? А что, если он шёл за нами от самой гостиной, где проходил суд, а мы не заметили его? И если так, то много ли он услышал из нашей с папенькой беседы? Внутрення тревожная дрожь нарастала .

Вот, наконец, отец поклонился на прощанье старосте и улыбнулся дружелюбно - ох, мне уже не нравится это! И вернулся ко мне. Швейцар подал и ему шубу, и мы вышли в мороз. Напоследок обернувшись, я увидела тяжёлый взгляд Зуртамского, такой, словно меня хотели пришпилить к стене. Как тогда, в лазарете.

Новая волна мурашек прокатилась от головы до ног, и был ли это ужас или сладкое предвкушение, я не знала. И поспешила выйти в солнечный морозный день за порог ставшего таким неприятным дома.

Я научился управлять своим перемещением. И теперь мог в любой момент прийти к ней. Днём тоже мог, но предпочитал ночь - это было лучшее время для осуществления моего плана.

Сил ещё было маловато, но те, что были, я не жалел. Я приходил к ней делал то, что считал нужным и правильным - поцелуями и ласками доводил её до исступления.

А что выздоровление шло медленнее - не страшно. Выберусь. Намного важнее сейчас не упустить мою девочку.

Иногда ночью, когда я без сил валился на кровать после визита к ней, мне снились кошмары. То я бегу за каретой, в которой её увозят, магия меня не слушает или выгорела, дыхания не хватает, топот копыт и грохот колёс всё удаляются, а карета становится всё меньше и вдруг скрывается за поворотом. То Лиззи в свадебном наряде открывает лицо перед мужчиной - они уже женаты, с улыбкой подставляет ему под поцелуй свои губы, а я стою очень далеко, не могу прорваться к ней, да и поздно, тело не слушает меня, и я даже не могу закричать - нет голоса.

Я просыпался в холодном поту, задыхаясь от ужаса и бессилия, сжимал кулаки и понимал - медлить нельзя, нельзя жалеть себя, нужно действовать.

Целитель изумлялся, что здоровье так медленно идёт на поправку, вообще почти не движется. Не удивительно: каждый раз, прежде чем переместиться к Лиззи, я вспоминал деда Курта, его лицо, его слова и ту боль, что сквозила в них, и прикладывал все силы, выжимал себя до нитки, чтобы из ночи в ночь моя девочка сгорала от желания. Сгорала и не могла сгореть.

Да, это был расчёт. Холодный расчёт с моей стороны - довести её до высшей точки кипения и воспользоваться ситуацией.

Нечестно? Чепуха.

Она меня хотела не меньше, чем я её. Это раз. Два: я едва не потерял её, и больше не буду так неловок. Она будет моей. Будет! Потому что на моей стороне кровь, что уже нашла свою пару, потому что я смогу сделать её жизнь счастливой и долгой, потому что... Да потому что я без неё уже не могу!

И когда она металась на постели, тянулась ко мне всем телом и с отчаянием шептала: «Да, да, ну же, милый!», я едва слышно выдыхал ей в ухо: «Ты плохо просишь, девочка моя! Слишком тихо, слишком неубедительно. Нет, не сегодня, не сейчас!» и уходил. Уже в своей комнате я понимал, что мне вслед нёсся разочарованный стон. А может всхлип. Но это точно не было радостью.

Днём я раскачивал свой резерв, съедал всё, что мне приносили для подкрепления физических сил, спал днём по часам, словно младенец, игнорировал настойчивые просьбы матери перебраться домой, чтобы меня могли осмотреть и назначить своё лечение столичные лекаря.

Но я отказывался - иногда забота матушки была слишком удушающей. Да и заметить, что я плохо иду на поправку, было бы проще. А мне некогда было утешать матушку - у меня была цель. Очень важная. Самая важная цель моей жизни.

Хотя кошельку моих родителей тоже доставалось - они день через день пытали целителя на предмет того, что нужно купить для моего выздоровления. И покупали. Продукты, накопители, редкие травы для настоек, что готовил самый дорогой аптекарь столицы. Подозреваю, целитель академии изрядно пополнил свои запасы, и я не возражал - пусть, лишь бы не мешали.

Домашний суд над Мараей стал едва ли не дешёвым цирковым представлением.