– Да ты в уме ли, Тримайло, ты на себя посмотри – нечесан, не прибран и перед командиром стоять собрался! Езжай домой, там тебя встретят. Переоденься, и тогда уж – милости просим.

Я, конечно, себя видеть не мог, но по глазам Сивухи понял, что далек от совершенства, поэтому, слушая совет, поехал в Боярскую слободу.

Дом изменился, из труб валил дым, во дворе суетился служивый люд. Поле распахали, разгородили, в загонах блеяли овцы, мычали коровы, мямлили козы. Все так изменилось, я чуть мимо не проехал. Когда Ассам ступил на деревянную мостовую перед воротами, запел рожок, одна створка распахнулась, открывая небольшую делегацию, среди незнакомых лиц сияло новой копейкой лицо Беляны, которая несла на прямых руках каравай белого хлеба с солью и чарку водки.

– Здравствуй, господин наш дорогой, заждались! – зарумянившись, приветствовала меня Беляна.

Оставив вопросы на потом, я хлопнул чарку, преломил хлеб. Добрый кусок тут же скормил Ассаму, сам отвел его в конюшню при доме. Беляна проводила меня до светлицы, кивнула на холщовые рубаху и штаны. На столе дымились щи и жареное мясо. Я с удовольствием набросился на еду. Беляна внимательно следила за мной. Подливала щи, подставляла ковш с квасом, пока я, изможденный, не отвалился от стола. Ешь – потей, работай – мерзни. Не успел я поблагодарить хозяюшку, как в светлицу втащили огромную кадушку, налили в нее горячей воды.

После купания снова переодели меня в штаны и рубаху, теперь из тонкого полотна. Беляна проводила меня к огромной кровати, готовой к употреблению: подушки взбиты, пуховое одеяло соблазнительно откинуто углом.

– Погоди, Беляна, мне к Осетру явиться надо, не до сна сейчас, – воспротивился я.

– О, светлый господин, о том не беспокойся! Осетр гонца прислал, занят сейчас, ждет тебя ко второй страже: и поспать, и в баньке попариться успеешь, – успокоила меня Беляна.

Меня два раза уговаривать не надо, завалился в красивую постель и вырубился. Голос слышался мне как сквозь вату: ничего не разобрать, Кондратий привиделся, однако и с ним разговора не вышло: мелькнул и пропал.

Разбудил меня полковник, размахивая перед носом ватным тампоном с отвратительным запахом.

– Прошу меня простить за временное неудобство, доставленное в связи с переходом к протоколу «Чистый лист», – торопливо заговорил Аркадий Михайлович, внимательно вглядываясь в мои глаза. Результатами осмотра, похоже, остался доволен и пробормотал себе под нос:

– Вот и ладненько.

Снова его лицо покинуло напряжение, и вновь промелькнуло лицо деревенского интеллигента. Я лежал на кушетке в салатовом зале с мягкими стенами. Настя и Витька лежали безжизненными грудами неподалеку, прямо на полу. Полковник колдовал над открытым чемоданчиком, в его руках показался шприц, заправленный зеленой жидкостью, которым он запустил фонтанчик вверх.

– Эй, полковник, что там делаешь?! – с подозрением поинтересовался я, хотел вскочить и задать этому хлыщу пару вопросов, но не смог и пошевелиться, руки только бессильно всплеснули, совершенно мне не повинуясь. Я как младенец способен был только дульки крутить. Да и голос мне повиновался не в полной мере, фразы выходили на чистом английском: с кашей во рту.

Но Аркадий Михайлович вполне все понял и, не прерывая процедуры укола Насте, объяснил:

– Не волнуйтесь, Владимир Петрович, я не причиню вашим спутникам вреда, они в полной безопасности, их нужно привести в чувство.

Здесь стоило бы заорать что-нибудь в стиле сериалов на НТВ: «Чо ты гонишь, полкоша! Мне-то ты укола не делал!»

Но толку от этого будет мало: силы нужно поберечь. Я снова попробовал пошевелиться, но несбалансированные движения рук привели только к тому, что я грохнулся на пол, ударился головой и громко охнул. Боль в голове сразу же прошла, так сильно мой «ох» отдался в ухо, ларинги по-прежнему были на мне. Головой дернул и полковник, который уже собирался приняться за Витьку. Непослушными руками я выдернул берушу из своего уха и заорал что было мочи.

Полковник подскочил как ужаленный, выронил шприц, схватился за голову, судорожно пытаясь избавиться от своего ушного микрофона. Я заорал еще сильнее, встал на четвереньки и побежал на полковника, смешно закидывая задницу, здорово самому себе напоминая котенка на паркете. Но котята не весят сто десять килограммов, поэтому я сшиб летчика с ног, и мы покатились по полу, сгребая за собой и чемоданчик Генриха[105].

Полковник легко подмял меня под себя и придушил, но я снова истошно заорал, да так, что у самого уши заложило. Вояка посинел лицом и рухнул на меня, так и застыл с пальцем в ухе, слабо постанывая и пытаясь второй рукой сорвать с меня ларинги. Но шалишь, отравитель. Руку я его отпихнул и снова заорал, чтобы уже наверняка. Полковник схватился обеими руками за голову и признаков жизни уже не подавал, вряд ли его прикончил мой концерт, но, похоже, он отрубился от болевого шока.

Хрустя осколками ампул и шприцов, я встал на колени, испытывая прочность моего комбинезона, пополз к спутникам, волоча за собой непослушные ступни. Настя лежала бледная и, похоже, не дышала. Витька валялся, закатив глаза, прерывисто, с постаныванием и хрипами, но воздух из горла двигал.

Сзади захрустело стекло, я оглянулся и оторопел. На полковника было страшно смотреть: из скулы торчал обломок шприца, все его лицо было залито кровью, сочившейся из мелких порезов. Но при этом он страшно улыбался, победно демонстрируя мокрую берушу.

– Так-так, Аркадий Михайлович, развлекаетесь? – раздался знакомый голос.

Полковник улыбаться перестал и как-то весь скукожился, извернулся телом, засуетился: ни дать ни взять – комнатная собачка.

В середине комнаты возвышался Лобань – огромный и вальяжный. За ним стояли двое невозмутимых сомбрэнов и небольшой старичок с седой бородкой и в пенсне, вылитый доктор Айболит.

– Позвольте объяснить… – начал было лепетать полковник, но Лобань его слушать не стал, махнул рукой одному из сомбрэнов, тот схватил летчика, заломил ему руку за спину и утащил к выходу. Второй сомбрэн пододвинул кресло, в которое Лобань тут же плюхнулся и закурил сигару. Старичок подошел к Насте, на удивление легко закинул ее на плечо и унес в ванную.

Меня поднял на ноги сомбрэн, посадил на кушетку, обмахнул колени невесть откуда взятой щеткой, притащил мне с кухни стакан виски, сунул в руку. Я с подозрением воззрился на пойло, но Лобань поспешил меня успокоить: