Эдуард и его братья возглавляли походный строй. Кони их бок о бок рысили вперед, а верховые дозоры обшаривали окрестности по обеим сторонам от колонны и впереди нее.

– Надо пройти сорок миль сегодня и столько же завтра, – проговорил Эдуард. – Трудно, но можно. И тогда мы увидим Лондон еще до заката.

Сказав это, он улыбнулся, хотя и понимал, что ставит трудную цель своим людям. Эдуарду вспомнилось, как Уорик при Таутоне заколол своего коня, чтобы пешим сражаться в рядах остального войска… чтобы показать, что он не отступит, как бы ни сложилась битва. Это был великолепный жест, и память о нем несколько смутила Эдуарда. В тот момент он был восхищен Уориком.

Странно было вспоминать, что теперешний враг, в великом гневе противостоящий ему, тогда сражался на его стороне. Впрочем, не важно, рассудил Эдуард: он первым войдет в Лондон и запрет за собой ворота.

Мысль эта потянула за собой другое неприятное воспоминание, смутившее его и заставившее повернуться к самому младшему из своих братьев, ехавшему в середине.

– Но как нам быть, если лондонцы откажутся впустить нас? Встретят нас так, как встретили в Халле и Йорке? Что, если городские ворота останутся запертыми, Ричард?

Герцог Глостер задумался на какое-то время, глядя вдаль, словно город был уже виден.

– Когда мы окажемся ближе, может быть, завтра или к вечеру сегодняшнего дня, я пошлю в город несколько отрядов лазутчиков, возможно, даже безоружных… – Подумав еще, он кивнул и склонил голову набок: – Они могут собраться около каких-нибудь ворот, например, Мургейтских в северной стене. Дюжины наших парней хватит, чтобы отбить ворота у городской стражи, однако для вящей уверенности я пошлю человек шестьдесят, а может, даже больше. Это хорошая мысль, брат мой, жизненно важная для нас. И, подойдя к городу, мы будем располагать пятью дюжинами людей за его стенами. Мэр и его олдермены не станут сопротивляться нам так, как Маргарет и Генрих. Богохульное упрямство, впредь я такого не позволю.

Эдуард улыбнулся уверенности Ричарда. Кларенс ехал рядом с ним, глядя вперед: братья пока не пустили его в соединявшую их связь симпатии и взаимного доверия.

– Я должен войти в Лондон, брат, – продолжил монарх. – Там Элизабет. И мой сын.

– И ее матушка Жакетта, – съехидничал Глостер.

– Ну да, однако ее участь не так уж тревожит меня. Продолжишь свои шуточки, Ричард?

– Прости.

Против желания, Эдуард расплылся в улыбке:

– В Лондоне я уже был однажды коронован. Лондон произвел меня в короли – и должен сделать это еще раз. Если только не заставит меня скрестись в городские ворота, как нашкодившего пса.

– Лондонцы уже отказывали Ланкастеру, – пренебрежительно фыркнул Глостер. – Французской королеве, недужному королю и огромной ватаге скоттов. А мы – Йорки, брат! Дети своего отца, вернувшиеся домой. Горожане не посмеют закрыть перед нами ворота.

Эдуард улыбнулся Ричарду, радуясь его оптимизму и заимствуя у него долю уверенности. Колонна уже растянулась на несколько миль, а сотни людей, с которыми они высадились в Англии, превратились в тысячи и тысячи. Однако Кларенс рассказывал старшему брату, какую рать собрал против них Уорик. Принесенная им жестокая весть, казалось, еще дальше отодвинула Джорджа от братьев, хотя унынию его не было разумной причины. В конце концов, он привел к Йоркам существенную часть их войска. Тем не менее, когда радость встречи иссякла, герцог Кларенс погрузился в тоску, превратившись в едущий на коне символ неудачи.

Постепенно теплело, и Эдуард огляделся. Его войско отделяли от цели восемь десятков миль, и это было главным в данный момент. За один день всех сражений не выиграешь. А он даже не знал, жива ли до сих пор его жена, не умер ли еще новорожденный сын, так и не получив возможность увидеть собственными глазами склонившегося над колыбелью отца… Высокий и сильный, Эдуард отодвинул неприятные думы прочь и сосредоточился на дороге.

* * *

Стоя в Париже на пристани, Маргарита Анжуйская посмотрела по сторонам, вспоминая, как Дерри Брюер сказал ей: что бы ни произошло, она начнет «в Сене». Насколько она помнила, эта слабая шутка заставила начальника тайной службы раскраснеться, он попытался растолковать ей причины своего веселья и в конце концов уже совсем расхохотался, утирая с глаз слезы. Несмотря ни на что, Маргарет не хватало его общества.

За спиной у нее остался Луврский двор, покои в нем, долго служившие ей домом. Ее сын, молодой принц Эдуард, не мог помнить другого дома, хотя мечтал об Англии, как о некоем Авалоне, земле туманов и холода, оберегающей ясный бриллиант его наследственного права, в котором ему было давно отказано. Эдуард Ланкастер стоял неподалеку от Маргарет в роскошном доспехе со щитом за спиной, и два юных и гордых оруженосца гнулись за ним под тяжестью его оружия и прочего снаряжения.

Ожидавший мать и сына небольшой военный корабль высоко сидел на речной воде. Борт его поднимался над причалом футов на двадцать. Маргарет проводила взглядом коней в шорах, которых провели по мосткам на борт корабля, а оттуда – в трюм, в темные стойла под палубой. Король Луи не скупился в средствах, необходимых для их отправления. Если б английская королева не знала, какую выгоду он извлекает из оказываемой ей поддержки, она была бы просто ошеломлена тем потоком золота и серебра, который он пролил на их маленький отряд. Главное заключалось в том, что у них был общий враг: Эдуард Йоркский. Реставрация Ланкастеров сулила выгоду им обоим.

Маргарет оглянулась назад, словно ощутив на себе взгляд Луи. Один только размер Луврского дворца подчас изумлял ее, и она улыбалась себе под нос. Король, безусловно, придет сюда, он вкладывает в них свою надежду.

По правде сказать, в этот день она отплывала потому лишь, что на этом настаивала не только сама Маргарет, но и французский король. В Париж прилетели вести о высадке Йорков, их успех и собранное ими войско опрокинули прочие планы и повергли их в беспорядок.

Маргарет проследила за тем, как ее единственный сын поднялся по мосткам на борт корабля и остановился у поручней, с гордостью оглядывая приютивший их с матерью город. Глядя на него, она испытывала подобное чувство. Сын оказался единственным приобретением ее молодых лет и прежних ее надежд на Англию.

Боже, как их тогда качало в Канале! Уильям де ла Поль, герцог Саффолк, сопровождал ее… Королева промокнула глаза шелковым платочком, чтобы слезы не размазали краску.

Вода в Сене сияла весенней чистотой. Чуть поодаль, на берегу, какие-то дети купались или ловили рыбу, сопровождая одобрительными криками царящую на причале суету, воспринимая ее как спектакль, представленный для их развлечения. Принц Эдуард помахал детям, то ли приветствуя, то ли прощаясь, трудно было сказать.

Маргарет едва могла поверить в то, что эта часть ее жизни подошла к концу. Она поймала себя на том, что пытается запечатлеть в памяти все происходящее: яркие краски, поросшие цветами берега… понимание того, что она может не скоро увидеть Париж, если ей вообще суждено вернуться сюда.