В течение дня герцог Эксетер послал Уорику несколько записок, и завершением этой эпопеи стала его попытка подняться на башню, которой на сей раз помешали выставленные Ричардом стражники. После этого Холланд выбрался на стену и стал оттуда во всеуслышание рекомендовать Уорику раскрыть пошире глаза. Граф не стал отвечать, и после завершающей, самой отчаянной попытки разъяренный нобиль воздел руки к небу и отправился пить. Ричарду Невиллу было жаль, что Эксетер не назвал его при всех трусом, предоставив этим ему право лишить герцога головы за вмешательство в командование в военное время. В таком случае никто не смог бы попрекнуть его превышением власти. К несчастью, Генри Холланд знал это не хуже Уорика и заставил себя остановиться буквально в шаге от плахи.

В эту слишком жаркую и неуютную ночь граф Уорик спал слишком плохо и все время сбрасывал с себя покрывала. Ему следовало захлопнуть расставленную им ловушку сразу же после того, как Эдуард вошел в нее. Он мог представить себе реакцию и недоверие Дерри Брюера, когда тот услышит о том, что Уорик не стал сразу затягивать удавку. Трех сторон вполне хватало на то, чтобы раздавить небольшой отряд Йорков и навсегда покончить с ними, и Ричард не мог объяснить то, что ему не удавалось понять в себе самом.

На рассвете он поднялся из обильно политой потом постели, побуждаемый непонятным ощущением ужаса, набросил на плечи плащ и, выйдя на стену, принялся рассматривать темную баррикаду из кустарника, пересекавшую поле. Все факелы уже догорели или превратились в груды угольков, мерцавших и гаснувших буквально на глазах.

В лагере Йорков не было заметно ни единого движения – никакие дозорные не выезжали из стана осматривать окрестности. Уорик уже заподозрил истину, однако тем не менее отдал приказ и с высоты проводил взглядом своих людей, выехавших из крепости. Возвращались они еще быстрее, галопом, размахивая руками и отрицательно мотая головами. Лагерь Йорков оказался пустым. Армия Эдуарда ускользнула из тисков ночью, и выпустил ее сам Ричард Уорик.

* * *

Эдуард сдерживал коня. Ему хотелось только одного – пустить животное вскачь по дороге, однако шедшие позади люди не смогли бы угнаться за ним. Конных в его войске было только восемь сотен, а заводные кони шли в обозе. Остальным приходилось каждую милю проходить собственными ногами – и после этого быть готовыми к бою, если последует вызов.

Предшествующей ночью они ускользнули, не поднимая шума – сразу же, как стало темно и их нельзя было заметить со стен. Эдуард и Ричард отдали соответствующий приказ всем капитанам, которые довели до своих людей необходимость полного безмолвия пинками и красноречивым шепотом, сулившим нарушителям такие казни, от которых побледнел бы даже самый мужественный человек. Тем не менее находились и такие, кому все-таки приходилось затыкать рот. Впрочем большинство нарушителей тишины, в том числе и пришедшие с Кларенсом, были взяты с поличным прямо на месте преступления. Иначе невозможно было заставить их прекратить перебранки, смешки и пустую болтовню.

В итоге несколько часов ушло на приготовления к уходу, однако наградой стала тишина на ночном марше. Луна находилась в четверти, по небу плыли редкие облака – неяркого света вполне хватало.

Ночь позволила им незаметно подойти к лагерю Оксфорда. Войско Йорка опрокинуло выставленный караул, и узкий поток солдат, во все стороны размахивавших алебардами и топорами, расширяясь, потек между палаток. На какое-то время в стане Оксфорда воцарился ужасающий хаос, однако нападавших было много. Едва проснувшимся, полураздетым и безоружным людям зачастую приходилось сражаться голыми руками. Паника распространилась мгновенно, и уцелевшие люди Оксфорда припустили к окрестным холмам так, словно их гнала бесовская рать, а не люди.

После этого Эдуард мог дать своим людям отдохнуть и позволить Уорику утром обнаружить, что его противник благополучно ушел из сети. Однако король посмотрел на юг… До Лондона от того места, где он находился, оставалось примерно восемьдесят миль. По хорошей дороге даже усталый человек способен проходить по три-четыре мили каждый час, так что от столицы его теперь отделяли дневной и ночной переходы – в том случае, если у него хватит провианта. Ежедневные долгие переходы после высадки подсушили его людей и сделали их выносливыми. Но что более важно, готовыми понять его цель. Лондон – это парламент и сила. Это город короля Генриха, сердце Ланкастеров. А самое главное, в нем находятся жена и дочери Эдуарда – а также его сын.

И, еще играя силой после удачной стычки с врагом, они вышли на большую лондонскую дорогу, уходящую прямо на юг. Однако веселье в крови угасало с каждой пройденным милей, пока, наконец, войско не вышло к окраинам Нортгемптона. Там солдаты попадали на землю, чтобы поспать. Необходимость сна ощущал и сам Эдуард – дремота отягощала и его голову, лишая желания думать и двигаться. Тем временем маркитанты и маркитантки его обоза отправились в город с полными серебра кошелями и возвратились со всем хлебом и варевом, которые им удалось купить. Солдатам не дали заспаться, и вскоре они, озираясь вокруг красными со сна глазами, получили возможность улыбнуться миске с кашей и трети буханки. И пока они ели, из города появились рассыльные мясников, несшие на головах подносы с грудами сосисок и колбас и бойко раздававшие свой товар, после чего являвшиеся с пустыми подносами к квартирмейстерам Эдуарда.

Серебро исчезало за городскими воротами едва ли не с той же скоростью, с которой голодные и здоровые мужчины потребляли пищу, однако солнце уже заметно поднялось к тому времени, когда король собрал вокруг себя своих людей и построил их в ряды. Некоторые еще зевали, однако сыновья Ричарда Йорка уже показали себя людьми, за которыми стоило идти. Многие солдаты отвечали на строгий взгляд осматривавшего строй Эдуарда, и тот удовлетворенно кивал.

– Милорды, капитаны, джентльмены… дамы. – Последнее слово он произнес с легким поклоном в сторону женщин, сопровождавших его рать. Их реакция по-доброму рассмешила мужские ряды: одни из женщин краснели, другие кланялись, третьи делали реверанс, восхищенные вниманием короля.

– Сегодня утром, – продолжил Эдуард, – мы начнем форсированный марш, какой был до нас по силам разве что легионам Рима. Эта мощеная, сухая и широкая дорога ведет нас к Лондону, до которого осталось восемь десятков миль. И теперь я кое о чем попрошу вас. Вы уже показали мне собственную силу и верность. Но теперь я попрошу у всех еще большего: доверия и терпения. Вы знаете, что я пришел за своей короной. Она осталась в Лондоне.

Войско разразилось приветственными криками, удивив и порадовав Эдуарда настолько, что он рассмеялся и повернулся к стоявшим рядом с ним братьям.

– Телеги и припасы – назад. Капитаны, стройте людей по шесть в ряд. Да благословит вас всех Господь за вашу верность! Когда мы соберемся внутри лондонских стен, я проведу новый смотр!

Все снова разразились приветственным криками; фламандцы и англичане сразу бросились собирать пожитки и оружие, готовясь стать в строй. Час ушел на то, чтобы сформировать колонны и поставить дозорных и фузилеров в первые ряды. Женщины, старики и дети на телегах терпеливо ожидали возможности присоединиться к арьергарду с теми припасами, которые наиболее предприимчивые из них выторговали в городе. Среди маркитанток были и такие женщины, которые могли соорудить королевский пир едва ли не из горстки ароматных трав. Эти женщины знали себе цену. Рассаживаясь по повозкам и беря в руки вожжи, они перекидывались несколькими словами с оказавшимися рядом молодыми людьми, заставляя тех краснеть или ухмыляться. Был ясный апрельский день, и все они пешком или на конях добрались сюда из мрачной ловушки при Ковентри – на свободу и под солнечный свет. Бодрое настроение духа угадывалось и в том, как они отправлялись в путь – непринужденно, легким, полным гордости шагом, с оружием на плече.