Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подкатили таран. Тяжёлая, окованная сталью болванка ударила в ворота. Громадные двери содрогнулись и хрустнули, но каким-то чудом устояли. Второй удар сорвал ворота с петель. Поднимая клубы пыли, створки с треском, грохотом и звоном рухнули на истёртую мостовую, и войско Белиньи с криком ворвалось в город.
Стража была смята почти мгновенно. Дикий, многоголосый, торжествующий рёв метался по замершим в страхе улицам. Кое-где, треща, занималось пламя пожаров и слышался звон вышибаемых стекол. Среди охваченных пламенем домов метались орды под багровыми флагами.
Когда Селем и Белиньи въехали в город, Ротбург уже пылал, отраженный в опрокинутой бездне сине-черного неба. По узким улицам, ведущим к замку, двигалось освещённое факелами войско, и зловещие, кажущиеся чёрными стяги полоскались над закованными в сталь колоннами, подхваченные порывами ветра.
Вскорее и замок Вилленхоф был взят в плотное кольцо. На погружённых во мрак башнях один за другим вспыхивали жёлтые огни и беспокойные тени ночной стражи то и дело возникали среди зубьев крепостной стены.
Когда Белиньи подъехал к замку, он с удивлением увидел, что ворота распахнуты. Во внутреннем дворе, выстроившись в две шеренги, ждала немногочисленная замковая стража. Перед ней, опираясь на посох, стоял сэр Мартин Вилленхоф. Рядом с ним, на воткнутом в землю древке, билось по ветру полотнище белого флага.
— Леон Белиньи, — громко и отчётливо сказал Вилленхоф, когда его противник, окруженный свитой телохранителей, въехал во двор, — я предлагаю прекратить это. Я сдаюсь.
— Он сдается! — Белиньи фальшиво расхохотался, и толпа телохранителей ответствовала редкими, натянутыми смешками, — я надеялся, что ты умеешь сражаться как мужчина.
— А ты умеешь? — Вилленхоф сделал несколько шагов вперед и взглянул в лицо своего противника. Белиньи криво усмехнулся, но глаза его не смеялись.
— Ты напал без объявления войны, — продолжал Мартин, — напал ночью, как нападают хищные звери… Победа досталась тебе слишком легко, и я надеюсь, ты проявишь долю благородства и отпустишь моих людей… Они не враги тебе. Я твой враг. И я останусь.
Белиньи молча слушал речь Вилленхофа, и бессильная желчная злоба закипала в его душе. Его раздражало спокойствие, прямота и храбрость побежденного герцога. Он словно был безоружен перед ним. И даже сорваться, излить свою ярость он не мог.
С трудом сдержавшись, Белиньи кивнул головой.
— Так и быть. Твои воины могут идти. Их никто не тронет. Но отпустить тебя я не могу.
— Я и не надеялся,— Вилленхоф передал стражникам белый флаг. Шагнув вперед, он положил посох на землю и протянул руки к телохранителям Белиньи, — можете связывать, — спокойно, без тени страха в голосе, произнёс он.
— Ты доволен? — спросил Мартин, обращаясь к сидящему на коне герцогу.
— Не вполне, — Белиньи слез с коня. Подойдя к Вилленхофу, он сам накинул на его запястья веревочную петлю и, несколько раз обмотав её, крепко затянул узел, — если ты помнишь, история наших родов — это история постоянного притеснения и угнетения рода Белиньи родом Вилленхоф…
— Ты говоришь о событиях слишком древних лет, — возразил пленный герцог, — во времена, когда наши семьи в последний раз воевали, нас ещё не было на свете, а наши отцы были маленькими детьми.
— Это прошлое, которое никогда не умирает, — произнес Белиньи, — знаешь, что я сделаю с тобой? Я посажу тебя в то самое подземелье, где когда-то сидел мой прадед. Месяц ты будешь жить на хлебе и воде, а потом я лично выведу тебя на городскую площадь и отрублю тебе голову тем самым топором, коим твой прадед отрубил голову моему. Интересно, этот топор ещё сохранился?
— Он висит на стене главного зала, — голос Вилленхофа даже не дрогнул. Повернувшись спиной к Белиньи, он медленно побрел в замок, — если бы мой прадед знал, чем это закончится, он отрубил бы голову и твоему деду, и твоему маленькому отцу. Верно, жаль, что он не сделал этого.
— Заткнись! — теряя самообладание, прошипел Белиньи, — куда ты идешь? Я ещё не закончил наш разговор! Ты мой пленник! Куда ты направился?
— Туда, где бы я всё равно оказался. В темницу, — Вилленхоф приподнял связанные руки, — я в твоей власти.
Он сказал это тихо, но достаточно громко для того, чтобы его враг расслышал издевку. Сжав зубы, Белиньи промолчал.
***
Мистрадин, ещё неделю назад бывший полузаброшенным и тихим, снова ожил, закипел, наполнился людским шумом, окутался дымом кузниц и огнями кожевенных мастерских.
На главной площади разобрали брусчатку и вырыли огромную яму. В одну из ночей в неё опустили прозрачно-зеленый камень, сияющий тёплым, изумрудным светом. Сердце забросали землей, засыпали песком и вновь заложили резными плитами. К утру площадь была прежней, и лишь стрелки свежей зелёной травы, пробившиеся сквозь брусчатку, напоминали о сокровище, сокрытом в глубине.
Барвис сдержал слово: кладовая древних была раскопана, оружие и доспехи розданы ополченцам. Теперь над всеми площадями города — малыми и большими — висел звон металла: Арти, Родерик и их помощники тренировали новых бойцов.
Подготовку оставшихся магов поручили Мистре. С восходом солнца волшебники собирались вокруг башни совета и подолгу отрабатывали заклятия, взметая из-под снега крепкие корни и покрытые свежей корой стволы. Иногда их волшебство будило спящее сердце, и тогда весь город покрывался пятнами проталин, и из-под бледнеющих крупиц полупрозрачного снега и голубоватого льда пробивались пучки светло-зелёной молодой травы.
С появлением сердца город как будто бы ожил, родился заново. Кипящий и лихорадочный, он всё больше напоминал военный лагерь. Предыдущие поражения и потери как будто бы забылись, и повсюду, на оживленных улицах и в полутьме лавок, на площадях и в тавернах только и было разговоров, что о грядущем походе и новой войне…
***
Снег валил густыми хлопьями, засыпая улицы Мистрадина. Арти и Шерин, взявшись за руки, тихо шли среди бушующего снегопада.
Утренний сумрак ещё только рассеивался, и голубоватая дымка, кутавшая город, медленно растворялась в звенящем воздухе.
— Ты грустишь… — сказал Арти, приобняв девушку за плечо. Та лишь кивнула.
— Я тебя почти не вижу. С утра ты тренируешь людей, вечером пропадаешь на советах. Ты приходишь только по ночам, но мне мало одних ночей.
— Я знаю, — тихо произнес он, — мне тоже мало… Но мне не дает покоя эта грядущая война. Я чувствую,
