Голодный и злой Лик бродил по Атейополису, дожидаясь темноты, чтобы предпринять очередную попытку порыбачить со скал в реке. Изредка его сопровождал Молчан. Свирепый вожак собачьей стаи стал грозным врагом кошек из акрополя. Каким образом он проникал за каменные стены незамеченным, оставалось только гадать, однако его стараниями их многочисленного кошачьего отродья осталось не больше десятка котов, но и те на ночь забивались в темные и глухие углы, откуда их нельзя было выманить ни уговорами, ни даже лакомыми кусками. Злые сторожевые псы, конечно же знавшие о набегах Молчана на акрополь, не отваживались даже голос подать, когда тот черной безмолвной тенью скользил вдоль стен. Они уже попробовали острых клыков сородича – за малейшее неповиновение он расправлялся с ними нещадно.

Когда с котами в акрополе было покончено, Молчан, кому доставались только тщательно обглоданные кости от трапезы хозяев и лишь изредка, стараниями Лика, миска пустой похлебки, стал по ночам исчезать из Атейополиса и охотиться в лесах. Правда, эти вылазки были отнюдь не безопасным занятием, и однажды пес долго отлеживался после того, как бдительные дозорные сармат угостили его стрелами. Но, тем не менее, зализав раны и выздоровев, Молчан снова принялся за старое. Домочадцы Лика диву давались при виде сытого, хорошо упитанного пса; он, не в пример отощавшей собачьей своре Старого Города, был бодр и крепок телом.

Однажды ранним утром с мокрой от росы шерстью Молчан разбудил Лика, по своему обыкновению стараясь поудобнее устроиться на охапке сена рядом с ним. Когда Лик, обрадованный появлением верного друга, принялся тормошить его, лаская, пес неожиданно поднялся, куда-то убежал и вскоре притащил в зубах задушенного зайца.

Радости Лика не было границ: он прыгал, смеялся, что-то кричал – короче говоря, разбудил всех домочадцев, вскоре присоединившихся к его ликованию – они уже стали забывать вкус мяса, и добыча Молчана была очень кстати.

Конечно же, и Молчан получил свою мизерную долю. Он и съел ее неторопливо, как бы делая одолжение осчастливленным хозяевам. С той поры верный и понятливый пес редко возвращался со своих ночных охот без добычи для хозяев. И все-таки Лик голодал. Он с тоской вспоминал прошлую осень, когда мальчишки племени наслаждались привольной жизнью среди лесов: тут тебе и ягоды, и грибы, и орехи, и каштаны, и дичь, нагулявшая за лето жирок, и изумительная на вкус, испеченная на углях рыба…

По вечерам Лик подолгу вглядывался в такие близкие и в то же время далекие лесные заросли. Возле них прожорливой саранчой расползлись кибитки и юрты сармат, и непримиримая ненависть к завоевателям переполняла все его существо. Но если лес был недосягаем для Лика, то речная стремнина, изобилующая рыбой, находилась под боком. Вот только добыть рыбу было не легче, чем пробраться во вражеский лагерь: денно и нощно стерегли сарматы речные обрывы, пуская смертоносные стрелы на каждый подозрительный шорох, наученные горьким опытом набега отряда Меченого на боевые машины. Днем подобраться к воде и вовсе было немыслимо – лучшие стрелки сармат, вооруженные дальнобойными луками, попадали даже в незащищенную кисть руки.

И все-таки Лик ухитрялся добыть три-четыре рыбины за ночь. Вдоль обрывов были насыпаны невысокие, в человеческий рост валы; за ними укрывались сторожевые посты сколотов. Не по годам крепкий, коренастый мальчуган за долгие дни и ночи осадного положения успел настолько примелькаться дозорным, что те даже скучали, если Лик по какой-либо причине отсутствовал, и уже не гнали его прочь, как прежде.

А Лику того и нужно было. Пристроившись в укромном местечке под невысоким обрывом, в чахлом, насквозь пропыленном кустарнике, лохматившимся на крутых склонах и валах клочьями облезлой бараньей шкуры, он забрасывал при помощи деревянной стрелы без наконечника тонкую бечевку с тремя крючками на коротких поводках почти к противоположному берегу и неторопливо подтягивал к себе, не забывая при этом прикрыться старым, но еще добротным отцовским щитом из воловьей кожи, уже не раз ловившим на себя стрелы вражеских дозорных.

Так было и в эту ночь. Лику здорово везло – клев был отменным, и в небольшой, сплетенной из ивовых прутьев корзинке уже трепыхалось пять окуней и две зубастые щуки. Бледная луна пока пряталась у горизонта среди тяжелых мрачных туч, и Лик торопился до ее появления воспользоваться долгожданной удачей…

Рыбина была огромная: сверкнув чешуей, она выпрыгнула на камни под обрывом и принялась отплясывать неистовый танец, пытаясь оборвать крепкую бечевку. Но тут Лик поторопился: вместо того, чтобы спокойно подтянуть рыбу поближе, а затем втащить ее наверх, он в азарте подсек ее резко. И холодея от дурных предчувствий, почувствовал, как бечевка натянулась, словно тетива лука, видимо, крючки зацепились за камни.

Рыба была совсем рядом, внизу, как раз под тем местом, где затаился рыболов. Чувствуя, как на глаза навернулись слезы бессилия, Лик в полной растерянности наблюдал за старой щукой, Она наконец угомонилась и, изредка шлепая по камням хвостом, беззвучно разевала рот, утыканный острым частоколом зубов. Мальчик в отчаянии дергал за бечевку, чтобы оборвались поводки – жертвовал драгоценными крючками ради такой славной добычи – но плетенная из гривы молодой кобылицы леска только изрезала пальцы до крови.

И тогда Лик решился: оставив бечеву в покое, он быстро и бесшумно спустился вниз и, распластавшись на камнях рядом со щукой, какое-то время лежал неподвижно, вслушиваясь в ночные шорохи и тихое бормотание реки. Затем, не поднимаясь, на ощупь нашел зловредный крючок, застрявший в расщелине, потихоньку вытащил его, на всякий случай оглушил щуку подвернувшимся под руку голышом, и уже хотел было вскарабкаться обратно, как из-зи туч выскользнул серебристо-желтый лунный диск.

Бледный призрачный свет волнами поплыл над сонной рекой, высвечивая каменистые обрывы, отбрасывающие черные тени на посветлевшую речную гладь. Песчаная отмель на противоположном берегу стала похожа на разлитый вдоль лесных зарослей яичный желток: к ней побежала по волнам световая полоска, отражаясь на угрюмых серых скалах. Темные кусты вдруг поредели, беспомощно замахали голыми ветками над головой Лика, словно прося прощения за то, что уже не могут укрыть незадачливого рыболова от вражеских дозорных.

Мальчик лежал, не шевелясь, уткнувшись лицом в мелкие речные окатыши. Краем глаза он с тоской наблюдал за небесным светилом, оно с издевкой, как ему казалось, подмигивало с высоты и уверенно катилось по небосводу, лихо избегая столкновений с кудрявыми облаками, ленивыми и неповоротливыми. Лик всем телом вжимался в прибрежные камни, стараясь не думать о том, что случится, если сарматы заметят его…

Луна решила отдохнуть только после полуночи. На прощание молниеносно проскочив сквозь прозрачную тонкую тучку, она важно удалилась в темный дырявый лабиринт, изредка лукаво подглядывая сквозь частые прорехи. Приободренный Лик, не утративший надежды благополучно выпутаться из незавидного положения, решил пройти вдоль берега к утесу, где и река пошире, и есть удобная расщелина, по которой можно незамеченным забраться наверх.

Едва уставший и продрогший Лик успел укрыться за огромным валуном невдалеке от расщелины, как луна снова выскочила из-за туч. Но теперь юный рыболов уже не боялся коварного светила: темный провал расщелины должен был надежно укрыть его от глаз дозорных сармат. И все же он на всякий случай решил обождать немного, пока луна снова не спрячется в густую лохматую тучу, она медленно и уверенно выползала из-за леса. Пытаясь согреться, он растирал босые ноги и грудь, не забывая при этом поглядывать на противоположный берег.