Щелкнув зажигалкой, Антон затянулся и посмотрел во двор.

Туман рассеивался, контуры вещей и предметов прояснялись, проступали из небытия. За окном начинался новый день.

Присмиревшие тетрадные листы, словно почувствовав близкий конец, жались друг к другу, молили о пощаде, липли к рукам и пытались спастись бегством, но Антон был непреклонен.

Одну за другой подносил к газовому пламени, ждал, пока займется, и бросал в ведро страницы, исписанные психиатром – прихвостнем Сатаны.

Будь Антон более впечатлительным или более сумасшедшим, он бы, возможно, услышал стенания, вопли и плач своих мучителей.

Подпалив последний лист, Антон до последнего следил за его агонией. Вот так же и он корчился и превращался ни во что. В золу. Теперь все будет иначе.

С этой минуты он, Антон Васильевич Квасов, представляет собой обнуленный спидометр или счетчик – вот что он такое. Перевернутая страница.

Наконец-то. Наконец-то. Чем не повод выпить… чаю?

Не успел Квасов подумать про чай, как призрак-видение или озарение нанесло еще один удар: сверкающая кухня, за матовым стеклом красный чайный бокал с гравировкой «Серафиме от Руслана». Где он это видел? Где?!

– Епэрэсэтэ, – простонал Антон и сжал виски. Картинки из какой-то придуманной жизни просто сводили с ума.

А может, все это… безобразие, мягко говоря, никакого отношения не имеет к домашнему видео, сновидениям или бреду больного воображения? Может, все, что в данный момент происходит, непостижимым образом было уже прожито им самим? В другой жизни?

…В юн-ворожковской квартире стояла сонная тишина, запахи обойного клея и краски забивали чуть различимый аромат Симкиных духов, источаемый вещами на вешалке.

«Скорее пей чай, а то Маня вот-вот заплачет», – апатично напомнил себе Квасов, разулся и прошел на кухню.

Игнорируя слишком мелкие чашечки за дверцами навесных шкафов, Антон направился к буфету, на верхней полке которого, как подсказывала интуиция (или опыт?), находился нужного размера бокал.

Спокойно, спокойно! Все под контролем, уговаривал себя Антон, но сердце ответило учащенным биением, а в голове возник ряд навязчивых образов: младенец в подгузниках, седой азиат, три плюшевых медведя. Было это или только будет? Воспоминание это или предчувствие?

Если воспоминания, то у тебя, Антон Васильевич, плохо с памятью, а если… предчувствие, то плохо с головой.

– Поздравляю, – вслух произнес Антон, – теперь у тебя новый диагноз – паранойя.

Чайный бокал находился именно там, где и ожидал Антон, и чай (опять этот ненавистный бергамот!) нашелся сразу – все как было обещано… Кем? Надеждой? Опытом? Страданиями? Или терпением, которым Антон Квасов никогда не обладал в быту, но которого на войне было – хоть продавай на развес?

Пробежав отсутствующим взглядом по гравировке на красном – лидерском – фарфоровом боку, Антон невыносимо остро почувствовал свое одиночество: «Серафиме от Руслана», – гласила кудрявая надпись золотом.

Недрогнувшей рукой Антон сгреб бокал и с силой хватил о ламинированный пол. Красные как кровь осколки брызнули во все стороны, раздался звон, вслед за этим Квасов услышал сдержанный, приглушенный закрытыми дверями детский плач.

Его Маня проснулась…