Молчание затягивалось, и Лавиани медленно пошевелила плечами, словно прогоняя наваждение, а затем сделала осторожный шаг назад, нашаривая рукав Шерон, взяв его двумя пальцами, аккуратно, как самую хрупкую вещь на земле, потянула за собой.

– Что происходит? – тихо спросила Бланка, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую, пытаясь понять внезапно наступившую зловещую тишину.

Лавиани продолжала отступать к щели в стене, увлекая за собой Шерон, но Тэо остался на месте.

– Мальчик, что ты делаешь? – не разжимая губ, произнесла сойка с окаменевшим лицом.

– Ты ведешь себя так, словно встретила дикого зверя, – ответил он ей, понимая, что все это время гигант не сводит с него глаз. С него и только с него, словно всех остальных не существовало. – А он не зверь.

– Не зверь, – неожиданно произнес гигант, и голос его, невероятно высокий, чистый, такой звонкий и прекрасный, что поверить было нельзя в подобное, рассек тишину, словно острый клинок шелковый платок. – Что ты здесь делаешь, асторэ? Пришел увидеть упадок, что причинил нам? Или вновь решил пробудить тьму? Все закончится так же, как и прежде.

– Я не Вэйрэн.

– Ты асторэ. – Гигант резко подался вперед и ткнул в акробата когтистым пальцем, зло оскалившись, явив миру два ряда ровных острых зубов. Совсем нечеловеческих. – Мы не пойдем за тобой снова!

– Мы? – прошептала Шерон и повторила едва ли не с ужасом: – Мы?!

– Я не призываю идти за мной. – Тэо сам не знал, как ему удается, чтобы его голос звучал спокойно. Под босыми ступнями гиганта лежали камни величиной с добрую корову, и тот мог поднять любой из них, а затем бросить, превратив людей в лепешку. – Мы просто идем через эту землю.

– На север?

– На север.

– Там ничего нет, кроме мертвого камня, горячего пара и теней. Туда никто не ходит.

– Там опасно?

Гигант опустил плечи и расслабил руки, проворчав:

– Я не стану вам помогать. Уходите и не возвращайтесь.

Тэо помедлил, кивнул, дав знак остальным идти к стене.

– Асторэ! – окликнул их хозяин долины. – Кто из великих волшебников сейчас правит в Талорисе? Все так же один из потомков Эрдов?

– Я не знаю этих имен. Да и великих волшебников больше нет.

– Где же они?

– Пали.

– Пали, – эхом произнес гигант. – А таувины?

– Их тоже не осталось, – быстро проронила Лавиани.

– Пали, – снова повторило огромное существо, словно не веря в услышанное. – А предатель?

Друзья переглянулись между собой, не понимая.

– Голиб? – наконец догадалась указывающая.

Массивная голова склонилась:

– Да. Таково его имя среди людей.

– И его больше нет. Мир сильно изменился.

Он стоял, смотрел куда-то за горизонт, и темные глаза показались Тэо печальными. На людей гигант больше не обращал внимания, и когда акробат оказался по другую сторону стены, пробравшись через довольно широкий лаз, до него донеслось единственное слово:

– Пали…

Пожалуй, настал первый день, когда Дэйт больше не чувствовал боли.

Ребра перестали напоминать о себе каждую минуту, стоило ему лишь забыться, сделать вдох чуть глубже, чем следовало. Или во сне, когда он поворачивался с бока на бок и почти мгновенно просыпался – из-за ощущения, что кто-то ударил в грудь булавой.

Кости срослись, больше не докучали постоянным нудным и мучительным нытьем.

Отеки сошли с лица еще раньше, заплывшие глаза открылись, он снова мог видеть мир не через узкие щелочки, а синяки, иссиня-черные, стали сперва коричневыми, затем бледно-желтыми и почти полностью исчезли, остался лишь один, под левым глазом.

Нос зажил, кровоподтеки исчезли. Пальцы левой руки наконец-то могли сжиматься в полной мере и, не роняя, крепко удерживать предметы. Дэйт перестал страдать от простреливающих спазмов в предплечье.

Почки достаточно пришли в норму, чтобы не причинять постоянных неудобств, особенно на холоде, и лишь отсутствие пары зубов справа несколько тяготило его. Во всем остальном он перестал ощущать себя стариком, развалиной, мясницкой колодой. Бесполезным существом, о котором приходилось заботиться ежечасно: одевать, раздевать, мыть, смазывать раны, кормить и добывать птицу для бульона в местах пустынных и опасных.

Тусклый зимний свет мягкой кошачьей лапой трогал грязную полупрозрачную тряпку, висевшую на маленьком окошке, таком маленьком, что в него едва можно было бы просунуть голову. В очаге догорал огонь, но нагретые за ночь камни печи все так же щедро одаривали тесную комнатку теплом, а масляная лампа на грубом дощатом столе мягко и слабо мерцала сердцем светлячка.

Дэйт осторожно сел на жесткой лежанке и откинул несколько тяжелых коровьих шкур, служивших ему одеялом. От постели пахло потом и прелым сеном, а в комнате витал аромат сытного гуляша и вяленых яблок.

Протянув руку, Дэйт взял за ручку глиняный кувшин с широким горлышком, с краю отбитым, так, что можно было поранить губы, если быть невнимательным, и напился воды. В горле после долгого сна пересохло, и язык словно бы прилип к нёбу.

Что ему снилось? Он нахмурился, пытаясь вспомнить. Талорис? Полет на д’эр вин’еме? Кровавый бой на мосту в пещерах или синее пламя во дворце герцога и тени, убивающие солдат?

Беда в том, что ему давно не снился родной край. Лица дочерей. Детство. Хоть что-то светлое.

Дверь маленького лесного домика распахнулась, пропуская человека, принесшего снег на войлочных сапогах, а вместе с ним и стылый дух зимы. Он посмотрел на проснувшегося Дэйта, едва поклонился:

– Утречка доброго, милорд.

За ним появилась женщина, внимательно изучила Дэйта, тоже кивнула, но ничего не сказала, была немой. Оставляя снег на половицах, подхватила тряпку, сняла котелок с углей, поставила на стол. Показала бывшему начальнику охраны герцога, что ему надо поесть, пока не остыло.

– Уходим мы, милорд. Ваш друг только что приехал.