– Его не спасти? – всхлипнула Руська, преклонив колени рядом.

Нежка, ничего не отвечая, выхватила из рукава платок и попыталась остановить им кровь, непрерывно сочившуюся из раны. Платок тут же стал липким, пропитавшись густой, темной кровью. Провид вдруг открыл глаза. Мгновение они, словно подернутые пеленой, бессмысленно смотрели на девушек. Потом, как будто невидимая рука сдернула эту пелену, и очи отрока прояснились. Собрав все силы последним нечеловеческим напряжением воли, он устремил свой взгляд на Руську, словно пытаясь что-то сказать. Боярышня наклонилась ниже. В тот же миг отрок выдернул из рук Нежки прижатый к шее окровавленный платок и, протянув его Руське, заговорил:

– Отдашь Черному Князю и ска...

Речь его внезапно оборвалась, глаза сделались стеклянными, а тело, став вдруг непомерно тяжелым, безвольно повалилось на серый песок.

– Боже мой, он умер! – вскричала боярышня.

С выражением полного отчаяния на лице она вскочила на ноги и, глядя на бездыханное тело широко раскрытыми испуганными глазами, стала потихоньку отходить в сторону

– Стой, куда ты? – окликнула ее служанка. – Ведь он тебе же велел взять платок.

При одном упоминании об окровавленном платке и без того бледная Руська побледнела еще сильней и вздрогнула. Лицо Нежки потемнело от гнева, она вырвала из бессильно раскрывшейся руки воина платок и кинулась за своей хозяйкой. Руська бросилась бежать от кровавого платка, словно за ней гналась сама тень Черного Князя. В одно мгновение она оказалась у своего коня и испуганной птицей взлетела в седло. Еще не поймав удила, девушка пришпорила коня что есть силы, пытаясь с места пустить его в галоп. Конь рванулся вперед и вдруг, словно споткнувшись, упал на колени подломившихся передних ног. Не ржание, а страшный предсмертный крик вырвался из лошадиной глотки. Руська с размаху повалилась на жесткую конскую гриву и увидела прямо перед своими глазами торчащую из лошадиной шеи стрелу с тонким и длинным древком черного цвета. В том месте, где стрела уходила в лошадиную плоть, зияла огромная, чуть ли не с ладонь величиной, рассеченная рана, из которой ключом била густая пенящаяся кровь. Сколько раз раньше отец показывал Руське разные стрелы, объясняя их назначение, и она никак не могла ничего запомнить, но теперь в ее голове, словно хорошо заученный урок, мелькнуло, как само собой разумеющееся: «Вот так бьет стрела-срезень». Зачем эта мысль всплыла в ее мозгу, девушка и сама не понимала, ибо, оцепенев от ужаса, безвольно наблюдала, как ее руки и платье окрашиваются горячей лошадиной кровью с пряным дурманящим запахом.

Глухой барабанной дробью в ее сознании застучал звук многих лошадиных ног, бьющих с торопливым ожесточением в усталое тело земли, но навалившееся дурманом тупое безразличие вдруг совершенно овладело ею. Руська пришла в себя только тогда, когда вокруг зазвучали чужие, гортанные голоса, и чьи-то грубые руки дернули ее за волосы. Она попыталась вырваться, но схватившая ее рука со страшной силой притянула ее лицо к вонючему сапогу, плотно прижатому к лошадиному брюху. Девушка закричала пронзительным, полным ярости, голосом, и тут же получила сильный удар в затылок, от которого голос ее сорвался, а в глазах потемнело. Она не упала только потому, что ее все еще держали за волосы. Вдруг рука, державшая ее, ослабла, и она, как кулек с мукой, повалилась под ноги лошадей в придорожную пыль. Рядом с ней что-то тяжело ударилось оземь. Мутными от боли и унижения глазами Руська посмотрела на это что-то и увидела печенега с застывшим на лице выражением крайнего удивления. Впрочем, не только мертвой голове было чему удивляться, девушка тоже не могла понять, откуда во лбу печенега торчит стрела и что вообще это значит. Но когда через секунду, чуть в стороне, хлопнулся еще один печенег, хрипя и дергая ногами, сердце ее просто запело от радости, и глаза засверкали, как два маленьких остро отточенных кинжала. Она вскочила на ноги и увидела, что с вершины холма скачет всадник, от которого чуть ли не веером разлетаются злые безжалостные стрелы. Печенеги завертелись, как ужаленные, прикрываясь небольшими кожаными щитами, но многие все же успели поймать свою стрелу и теперь поливали песок кровью.

На какой-то момент отряд печенегов, захвативший девушек, смешался и дрогнул под внезапным натиском неизвестного всадника, но воины степей вскоре пришли в себя, сообразив, что он один, а их почти тридцать. Гортанные кличи зазвучали, как крики встревоженной стаи ворон. Десятки метких степных луков натянулись, ища цель для своих длинных черных стрел, но в тот же миг в руках стремительно мчащегося воина сверкнули два меча, которые, описав два сверкающих круга, бешено закрутились, отсекая летящие к нему стрелы.

Еще мгновение, и отважный воин, подняв сверкающие молнии мечей, врезался в ряды печенегов, визжащих от ярости и гнева. Руська успела только увидеть, что на груди незнакомого смельчака сверкал золотой круг, а на плечах свирепо скалились две волчьи пасти. Красное корзно, словно пламя, летело за спиной воина, довершая его странный наряд.

Скрежет стали о сталь, хруст ломаемых костей и тупой звук рассекаемой плоти – все это смешалось в один рокочущий шум, напоминающий рык могучего зверя. Этот лютый зверь беспощадно и безнаказанно пожирал печенегов, как волк дерет малых ягнят. Слышались только предсмертные крики и глухие удары от падения на землю поверженных воинов степей. Видя, как неминуемая смерть настигает их товарищей, оставшиеся в живых печенеги бросились бежать, забыв про свою добычу и оглашая степь криками «Шайтан! Шайтан!».

Тут Руська не выдержала, и все еще кипя гневом от пережитого ужаса и оскорбления, решила отомстить за себя. Быстро нагнувшись, она схватила у убитого печенега лук и стрелы и тут же, почти не целясь выстрелила вслед убегающим своим недавним мучителям. Стрела вонзилась в середину спины последнего всадника, и печенег, взмахнув руками, рухнул с коня.

– Шайтан! Ай, шайтан! – донеслись испуганные крики.

Чуть в стороне, на вершине оврага, виднелась еще кучка печенегов, но вся эта свирепая мясорубка произвела на них такое ужасающее впечатление, что они, даже не пытаясь сразиться с Яртуром, бросились удирать.

Когда пыль, поднятая испуганной толпой убегающих печенегов, улеглась, изумленная и совершенно обалдевшая Руська обернулась и увидела статного огненно-рыжего жеребца, на котором гордо восседал незнакомый воин. Его обнаженные мускулистые руки были подняты вверх и разведены в стороны, словно он радостно приветствовал появление священного лика небесного светила, такого же огненно-рыжего, как и его жеребец. В каждой его руке был меч, обращенный лезвием вниз. Клинки, посверкивая окровавленной сталью, чуть колыхались, опираясь концами гарды на некое подобие вилки, образованной выставленными вперед большим и указательным пальцами раскрытых в приветствии к солнцу ладоней. Последние капли вражеской крови, стекая по долу, медленно падали в песок, быстро сворачиваясь в темные комочки грязи. Глаза воина были закрыты, а лицо совершенно спокойно, словно лежащие вокруг изрубленные и изуродованные тела врагов не имели к нему ни малейшего отношения. Детская улыбка безмятежного блаженства мирно покоилась на его губах. Только по обнаженной груди воина, которая, вздымаясь выше и чаще обычного, все еще отбивала бешеный ритм битвы, можно было догадаться, что здесь, на этом пятачке земли, в вечный спор между Светом и Тьмой он вмешался своей сильной, не знающей промаха рукой, повернув течение одного из крохотных ручейков истории в совершенно другом направлении. Маленькая победа, но как знать, может быть, из множества таких ручейков и состоит течение всей Мировой Истории.