Эшши-хан поманил к себе пальцем старшего погонщика и, когда тот приблизился, остервенело стеганул его по лицу камчой.

– Эй, Непес! – Эшши-хан ткнул за голенище камчу. – Этих паршивцев тоже в ряд с красными. Они сделали свое дело…

– Хан-ага, что я там… скажу! – чуть ли не взвыл Джапар Хороз, мотнув головой в сторону границы. – Их мне в комитете дали. Сам Чокаев рекомендовал…

– А ты уверен, что сам целым вернешься? – зловеще процедил сквозь зубы Эшши-хан. – Хватит и того, что о грузе теперь узнают и на Ярмамеде. – Эшши-хан выразительно взглянул на старого Мергена. – Хорошо, если не на всех колодцах.

Джапар Хороз сник, а Мерген-ага заторопился в обратную дорогу.

– Ты что так спешишь, Мерген-ага? – Эшши-хан говорил мягко и вкрадчиво, словно ничего не случилось, словно не стояли на солнцепеке пленные красноармейцы, обреченные на верную гибель, словно не он походя перечеркнул жизни несчастных погонщиков. Старый охотник знал, что ханский сын, не дрогнув, может и его передать в руки Непеса Джелата. Что ему стоит? В гневе, необузданном и диком, в спокойствии, ледяном и равнодушном, сменявшемся притворной медоточивостью, во всех своих повадках Эшши-хан был как две капли воды похож на отца.

– Погостил бы, Мерген-ага, денек-другой… – продолжал Эшши-хан. – Не чужой же ты нам человек. Тесть самого Атда-бая, близкого друга моего отца… – В ту минуту он говорил искренно. Джунаид-хан действительно с почтением относился к хромцу, единственному в Конгуре надежному человеку. – А тебе, аксакал, мой сыновний совет, не сочти за дерзость… Не жалей ты красных, этих нечестивых сынов шайтана. Тебя они не пощадят. Потому что ты – середняк, скотовод, хозяин, а у большевиков сойдешь и за бая. Ты и есть бай, только маленький! Отара есть? Есть! Пусть небольшая, но отара! Так что тебе, старик, лучше на глаза красным не попадаться. И умей язык держать за зубами…

Долго еще поучал басмаческий главарь. Говорил он со старым Мергеном не как с равным – назидательно, повелительно, забываясь, что на туркменской земле настала уже другая жизнь, коснувшаяся даже глухих уголков Каракумов. Люди теперь были вовсе не те, что прежде, и даже темный кочевник Мерген-ага, уже наслышанный о советской власти, о большевиках, всем сердцем чувствовал: хан лишь молотит языком, говорит одно, а думает иначе. Да и как можно верить людям, к которым благоволит Атда-бай, этот хромой лгун?

Старый охотник промолчал, только красноречиво вздохнул – послушал, дескать, словно меду напился.

Ошеломленным покинул Мерген-ага колодец Абдурах-мана. В ушах стояли дикое гоготанье нукеров, слащавый голос Эшши-хана, притворное приговариванье Непеса Джелата, жалобные всхлипывания погонщиков…

Со стороны колодца задул ветер, его порывы будто доносили до старого Мергена стоны пленных красноармейцев. Он прислушался, приложив руки к ушам, – оттуда донеслись глухие винтовочные выстрелы, затем залп и еще залп… Это, наверное, расправлялись с кизыл аскерами и погонщиками. Их расстреливали из того самого оружия, которое доставил басмачам он, старый дурень Мерген, которого все почему-то почтительно величают Мерген-ага… И где убийство свершается? У святой могилы старца Абдурахмана. Не святотатство ли это? Перед глазами встал русоволосый, похожий на девушку, юный кизыл аскер. Совсем ведь ребенок… А ведь там были и туркмены… А погонщики верблюдов? Они тоже мусульмане. В чем их вина? Неужели эти жертвы нужны «во имя святого дела ислама»? Против кого же воюет Эшши-хан? Вот кому так усердно помогает Атда-бай!

И Мерген-ага вспомнил Аннамурата, старейшину конгурцев, верой и правдой служившего Джунаид-хану, когда тот воевал против русского падишаха и кровожадного хивинского хана. Джунаид-хан твердил, что защищает туркмен, святое дело ислама, и под его знамя встали многие. Но стоило ему свергнуть Исфендиар-хана и самому стать хивинским владыкой, как он пошел с мечом против своих же братьев-туркмен. Аннамурат раскусил двуличие Джунаид-хана и не стал давать тому нукеров для бандитского воинства.

Джунаид-хан приказал убить Аннамурата. Убили, но правду убить не смогли… А что Эшши-хану надобно? Разве он лучше своего отца? Разве волчица родит ягненка?!

Старому Мергену не все еще было ясно до конца. Но, думая об увиденном, пережитом на колодце Святого Абдурахмана, он припомнил одну взбесившуюся в ауле собаку, без разбора кусавшую всех – и людей, и животных… Ее тогда уничтожили.

Наверное, так уж устроен мир, что его непременно должны населять люди и волки, ангелы и шайтаны… Вообще-то Мерген-ага думал о мире, о людях лучше, чем они есть на самом деле, лучше думал и об Эшши-хане, и об Атда-бае, обо всех, кто встречался на его жизненном пути.

Человеку, никогда не жившему в песках, старый кочевник мог бы показаться немного странным. Такими обычно кажутся кумли – люди песков, ибо свой жизненный опыт они измеряют сердцем – не разумом, а именно сердцем, и потому они, эти бедняки, духовно гораздо богаче иных: тот, кто общается с самим собою больше, чем с окружающими людьми, – одинаково и мудр, как Сулейман, и наивен, как трехлетний ребенок. А представление о мире у простого кумли, человека, всю жизнь окруженного безбрежными Каракумами, их безмолвием, таково, что, помимо действительного, в основном понятного и прекрасного, в его сознании существует еще иной мир, менее реальный и менее понятный. Для старого Мергена и Эшши-хан, и Атда-бай были выходцами из этого мира, запутанного и непонятного для кочевника.

В последнее время активизировались контакты главарей бухарской и туркменской эмиграции, между ними часто курсируют специальные курьеры… Они не оставляют надежды о походе на Бухару и Туркмению… У Ибрагим-бека много оружия, припрятано до 1500 винтовок… Джунаид-хан скоро выедет из Герата…

С осени 1929 г. большой интерес стали проявлять англичане к предстоящим выступлениям (басмаческих отрядов) и попыткам… объединить ряд басмаческих главарей для одновременного и совместного похода на советскую территорию. Главным образом англичане прилагают все усилия для активизации банды Джунаид-хана и выступления ее вместе с Ибрагим-беком. С этой целью английским военным атташе майором Стевени был командирован в январе 1930 г. английский агент…

Из докладной записки полномочного

представительства ОГПУ в Средней Азии

В тот день урочище с утра напоминало большой караван-сарай: седоки на конях, верблюдах, ишаках съезжались к продолговатому глинобитному дому, построенному вблизи юрт Атда-бая, разгружали пузатые чувалы, набитые каракулем и верблюжьей шерстью, бурдюки с топленым маслом, свежей брынзой весеннего посола… Здесь же, на такыре, лежали связанные горки шкур – лисьих, волчьих, джейраньих… Все это добро свозилось скотоводами и охотниками округи во вновь организованный «байский колхоз» во главе с Атда-баем.

До поры до времени скрытый, а теперь уже явный враг советской власти был Мами Курбанов, долго работавший председателем аулсовета, имевший в окружкоме покровителей из числа националистов. Под чужой фамилией сумел протолкнуть кандидатуру Атда-бая в председатели «колхоза».