– Пошли со мной!

Аннамет поднялся, пригнувшись вышел из землянки. Ашир пропустил Аннамета вперед, и они медленно зашагали, утопая по щиколотку в песке, мимо колодезного сруба, стреноженных коней и верблюдов, мимо джигитов, окруживших Бегматова. Завидев их, комиссар подошел к Таганову и, уловив в его глазах какой-то странный блеск, спросил:

– Ты куда, Ашир?

– Я сейчас…

Бегматов умерил свой шаг, отстал от Таганова, чтобы не привлекать внимания джигитов, но в его душе поселилась какая-то неясная тревога: никогда раньше не видел он таким своего друга. Лишь однажды, в тот далекий день, когда из Каракумов пришла черная весть о смерти Тагана, глаза Ашира были точно такими же, как сейчас.

Тем временем Ашир и Аннамет ушли далеко от колодца и, дойдя до лощины, окруженной барханами, Таганов приказал басмачу остановиться.

– Если веруешь, то помолись, – Ашир достал маузер, отобранный у Аннамета. – Знаешь, зачем я привел тебя сюда?

– Знаю. Я помолился еще там, в землянке… – И Аннамет, повернувшись лицом к Аширу, расставил ноги. – Я готов, сын Тагана.

Таганов, пораженный кажущимся самообладанием Аннамета, не торопился стрелять и, не сводя с него глаз, приказал:

– Повернись спиной!

– Нет, стреляй сюда! – Аннамет дрожащей рукой отвернул ворот вышитой рубашки и, ткнув пальцем в грудь, выдавил: – Стреляй. Тут, говорят, сердце… На мне кровь твоего отца. Я бы тоже пристрелил убийцу своего отца.

Таганов взвел курок маузера, прицелился – в прорезь мушки увидел лицо, искаженное предсмертным страхом. Лоб басмача покрылся испариной, он прикрыл глаза, ожидая выстрела, но нашел в себе силы разомкнуть веки… Он улыбался – криво, вымученно. Таганов опустил руку, с шумом впихнул маузер в деревянную кобуру.

Вскоре Бегматов и джигиты отряда увидели странную картину: из-за барханов показался Ашир, а чуть поодаль – Аннамет; оба бледные, они, не глядя ни на кого, медленно прошли по лагерю. Ашир, пригнувшись, вошел к себе, в командирскую палатку, Аннамет – в землянку, вокруг которой прохаживался часовой.

Перед отправкой басмачей в Ербент Аннамет, не поднимая глаз на Таганова, спросил:

– Скажи, Ашир, почему ты не убил меня? Ведь ты хотел это сделать…

– У меня и сейчас рука не дрогнет, – резко ответил Таганов. – Я вывел тебя на расстрел, ослепленный местью. Но подумал: а почему ты оказался в басмаческом стане? Ты стал нашим врагом не по своей воле… Закоренелый басмач не встретил бы смерть так мужественно. И еще по одной причине я сохранил тебе жизнь. И эта причина главная, в ней суть… Какая? Придет время – поймешь.

– Ты меня уже убил… Там, у бархана, я похоронил одного Аннамета. Но не очень-то уверен, сможет ли начать новую жизнь другой Аннамет… Даст Аллах, свидимся, я бы хотел услышать о той сути, о которой сейчас не время говорить. Но чует мое сердце – в ней правда, что ты сохранил мне жизнь, которой я не достоин, – Аннамет, опустив голову, переминался с ноги на ногу. – А сотня из племени ушак, по замыслу Эшши-хана, должна с другими отрядами пойти на Куня-Ургенч. Эшши-хан задумал захватить его, вырезать всех большевиков – русских и туркмен… Однажды мы сожгли там новую больницу, почту, мельницу, где беднякам бесплатно зерно мололи. Теперь вот второй раз задумали Куня-Ургенч захватить…

Говорят, некогда Человек и Змея жили в мире и дружбе. Человек не раз выручал свою соседку из беды, а она охраняла его жилье, отыскивала ему клады.

С годами у Змеи появились новые повадки. По ночам она норовила заползти в жилье Человека, стала покушаться на домашний скот и, наконец, отравила родник, из которого пили люди.

И они крепко поссорились, наговорив друг другу кучу обидных слов. На том бы разойтись, но Змея, раскрыв пасть, бросилась на Человека, пытаясь ужалить его. Человек выхватил саблю и отрубил ей хвост. Змея, оставляя за собой кровавый след, уползла в кусты. Но она не погибла. Затаившись, обдумывала, как бы отомстить Человеку. В один из дней, подкараулив малолетнего сына Человека, ужалила его, и тот вскоре умер.

Прошло много лет. Все эти годы Человек и Змея не ведали друг о друге. Как-то Змея приползла к Человеку и, извиваясь, пала перед ним ниц:

– Забудем старое! Давай будем дружить, как прежде.

– Дружбе нашей не бывать, – ответил Человек. – У тебя хвост не отрастет, а у меня в сердце боль не уймется.

– Мы квиты, – Змея поблескивала новой чешуей. – Я поняла – на земле добрее Человека никого нет. Смотри, я теперь иная, красивее и наряднее.

– Но сердце-то у тебя старое. Ты сменила чешую, но не нрав.

Туркменская сказка

Старый Мерген-ага, прозванный так за верный глаз и сильные руки, сызмальства жил в глухом урочище Ярмамед, к которому с одной стороны подступали песчаные гряды Каракумов, с другой – ровное, как гигантский палас, плато Устюрт. Здесь женился и овдовел. Жена, рожая вторую дочь, умерла, а маленькая Акча выжила – выходила ее старшая дочь Набат. Теперь та, некогда беспомощная, писклявая малышка, как две капли воды похожая на покойную мать, выросла в первую красавицу кочевого аула. А годы идут, катятся, как арба под уклон, и Акча уже девушка на выданье…

Мерген-ага, стыдясь самого себя, мысленно перебирал парней урочища и, не остановившись ни на одном, кто стал бы достойной парой дочери, неизменно приходил к выводу: пора подаваться в Конгур, в родной аул, откуда родом все его предки. Может быть, Мерген-ага, волей случая ставший кумли[16], и съехал бы в оазис, не будь у него своей маленькой отары. Но здесь раздолье пастбищ и хрустальной чистоты вода. Вкуснее воды, чем в колодцах Ярмамеда, пожалуй, не было во всех Каракумах.

Правда, колодцами владел Атда-бай, а Мерген-ага поил из них свою отару только благодаря байской милости. Поил задарма, а со всех скотоводов округи хромец драл три шкуры. Как-никак Мерген-ага все же доводится Атда-баю дальним родичем по матери. К тому же недавно они еще больше породнились. Набат, старшая дочь старого охотника, стала четвертой женой бая. Это, пожалуй, крепче всего привязывало старого Мергена к Ярмамеду. Да и куда ему, на седьмом десятке, от родной дочери уезжать? У Мерген-аги не было ни сыновей, ни братьев, а родителей он вовсе не помнит. Вот и пестовал старик своих дочерей, заменивших ему и наследников, и братьев. А хромому шайтану век бы, как своих лопаток, не видать Набат! Разве ей, пригожей и молодой, такой муж нужен? Да забили старому Мергену голову всякими байками: умыкнет девку любой лихой проезжий, натешится вдоволь и продаст проходящим в Иран караванам. Такого позора он не вынес бы. Лучше уж в жены Атда-баю. Может, стерпится-слюбится… Не беда, что она у него четвертая. У пророка Мухаммеда, говорят, было столько жен, что не счесть, а четвертая – самая любимая… Атда-бай отнюдь не пророк, а какой ни есть зять, прижимистый, привередливый, но все же не чужой… Утешался Мерген-ага, сам зная, что обманывал себя, но на что-то надеялся, чего-то ждал.