– Моргнешь – башку прострелю.

Сильно побледневший Навахас смотрел на него, снизу обхватив раненую руку – она судорожно подергивалась и обильно кровоточила. Вероятно, ему было очень больно, потому что колени у него подгибались, и он сползал по стене, пока наконец не присел на пол.

Фалько, продолжая целиться в него, свободной рукой достал из ящика пистолет «ТТ» и сунул в карман. Потом выключил радио. Учащенный пульс мало-помалу пришел в норму. Зато заболела голова.

– Все в порядке? – раздался у него за спиной голос Санчеса.

И сам он, держа револьвер в руке, подошел удостовериться. Фалько кивнул.

– А что там с женщиной?

– Я ее связал.

– Француженка?

– Наша.

– А толстяк?

– Ему очень неважно, но еще трепыхается.

– Присмотрите за этим. Сейчас вернусь.

Он вышел в коридор.

Женщина – выкрашенная перекисью блондинка слегка за тридцать – сидела на полу у столика, и лицо ее было искажено ужасом. Санчес заткнул ей рот и стянул руки и ноги широким лейкопластырем. В нескольких шагах от нее был близорукий толстяк. Судя по кровавому следу, он, вероятно, сумел проползти немного и сейчас лежал на боку, дыша слабо и неровно. Фалько, постаравшись не выпачкаться в крови, залез к нему в карман пиджака и достал бумажник и паспорт – Хулиан Перес Туррильяс, сорока четырех лет, уроженец Берхи в провинции Альмерия. Среди других документов имелось и удостоверение агента Управления общей безопасности с гербом Республики. Фалько спрятал все в карман, приставил дуло к голове умирающего и спустил курок.

Вернувшись в гостиную, он присел на корточки возле Навахаса, который полулежал у стены, поддерживая раненую руку. Темные, заволоченные страдальческой мутью глаза с ненавистью уставились на Фалько. Тот уже понял, что красный – кто угодно, но не трус.

– Мы сторонники генерала Франко, – сказал Фалько, кивнув на Санчеса, который, молча опершись о стол, наблюдал за ними.

– Вы, – сквозь зубы процедил Навахас, – мрази фашистские.

Фалько перехватил устремленный в никуда взгляд Санчеса.

– Можешь считать, что уже отвоевался, – сказал Фалько. – Если ответишь на мои вопросы.

Навахас с неимоверным усилием скорчил гримасу, которая должна была изображать улыбку.

– Да пошел ты… – сказал он и забористо выругался.

Фалько кивнул, словно раздумывая, не последовать ли этому совету. Потом положил «браунинг» на пол и потянулся взглянуть, в каком состоянии рана, однако Навахас быстро отдернул руку и сейчас же скривился от боли, стиснув зубы, чтобы не застонать.

– Ты можешь выбраться отсюда, если…

– Я ведь уже сказал, куда тебе отправляться.

Фалько внимательно оглядел его. Как профессионал профессионала. Людям интересны только победители, подумал он. И только определенной категории победителей интересен проигравший.

– Мне известно, кто ты и откуда, – медленно проговорил он. – Зовут тебя Эмилио Навахас Конеса. Как-то раз ты приказал своим людям убить меня, но они не справились.

– Не знаю, о чем ты толкуешь.

– Еще бы. Но я-то знаю… Прежде чем тебя направили в Париж, ты от усердия носом землю рыл в красной зоне. Дважды – самое малое – побывал в России: думаю, на переподготовке, как там говорят, а в Испании арестовывал, пытал и казнил и правых, и левых. И коммунистов, и троцкистов-анархистов. Кое-кто из твоих жертв заслужил такую участь, кое-кто пострадал безвинно. Все зависит от точки зрения, да и вообще это не мое дело. Я не судья праведный и не меч карающий.

– А кто же ты?

– Тот, кто просто делает свою работу. И ничего личного, поверь. Вот только что пристрелил малого, которого и знать не знал, – твоего товарища Хулиана. Вы ведь с ним, полагаю, были товарищами? А сейчас, если не ответишь на мои вопросы, покончу и с тобой.

Навахас презрительно скривил губы:

– Ты так и так меня кончишь.

– Может, да, а может, и нет. Но во всяком случае, пока нам есть о чем говорить, будешь жить. Лучше уж так, чем никак, а?

– И что тебя интересует?

– Подробности. Как ладит посольство с новым правительством Республики, что у вас тут за люди, какие планы на будущее, какие операции затеваете. Ну, сам понимаешь… Все, что может пойти на пользу священному делу национального освобождения. Нашему крестовому походу.

– Издеваешься?

– Ну, насчет похода пошутил, признаюсь. Но все прочее – вполне серьезно.

Раненый недоверчиво покосился на Санчеса:

– А этот?

– Он относится к священным походам серьезней, чем я. Да, кстати, что это за дамочка тут?

В глазах Навахаса блеснула надежда:

– Она жива?

– Жива, конечно. Порядочные люди женщин не убивают.

– Да неужто? Спроси об этом свой мавританский преступный сброд и подонков из Легиона. Про Бадахос слыхал? А про Малагу?

– Доводилось.

– Ну, вот и отправляйся, мразь, куда послали.

В наступившей паузе Фалько и Санчес многозначительно переглянулись, покуда раненый, сцепив челюсти, осматривал свою рану. Кровь не унималась: она пропитала разодранный рукав рубашки и капала на пол.

– Ничего я вам не скажу.

– Ладно, – понимающе кивнул Фалько. – Тогда посмотрим, что у тебя здесь. Может, чего и найдем, а? И еще порасспросим твою… не знаю, кем она тебе приходится – секретаршей, ассистенткой или еще кем… Мы не торопимся.

Раненый понурился, словно в раздумье, и на миг замер. Потом с вызовом вскинул голову.

– Да здравствует Республика! – сквозь зубы бросил он.

Фалько немного наклонился к нему:

– Прости, не расслышал… Что ты говоришь?

– Я сказал, мразь поганая, «да здравствует Республика».

– А-а. Ну, пусть здравствует, не возражаю. Ты ведешь себя по-мужски. Хоть ты и сволочь краснозадая, но держишься хорошо. Что ж, каждому, как говорится, свое. – Он поднял с полу пистолет и выпрямился. – Последнее желание имеется?

– Желание у меня одно – чтоб тебя отодрали в…

Фалько кивнул почти меланхолически.

– Отдерут, не беспокойся, – произнес он, сузив глаза, где не было насмешки. – Всех нас когда-нибудь непременно отдерут.

Потом приставил удлиненный глушителем ствол ко лбу Навахаса и нажал на спуск.

Женщина, связанная и с заткнутым ртом, все так же неподвижно сидела на полу рядом с перевернутым стулом. И смотрела на них выпученными глазами, сжавшись, как испуганный зверек.

– Что с ней делать? – вполголоса спросил Санчес.