Водитель молча растопырил три пальца.

– Женщина среди них?

Кагуляр бесстрастно кивнул. Санчес заерзал на сиденье, поглядев на Фалько неодобрительно:

– Не нравится мне, что тут будут замешаны женщины.

– Никто ее не заставлял являться.

Санчес задумался над его словами, потирая лицо желтыми от никотина пальцами. Вид у него был, как всегда, изможденный.

– Ну, наверно, вы правы.

– Да это неважно, прав я или нет. Что есть, то и есть.

Санчес подозрительно скосил на него глаза, обведенные кругами от бессонницы.

– В этом городе мне пока не приходилось ввязываться в дела такого рода, – сказал он помолчав. – Лично, по крайней мере.

– Когда-нибудь это же должно было случиться, а?

– Да, наверно.

Фалько спрятал оружие под пиджак и прикрыл плащом.

– Все мы вовлечены. Тут гражданская война, а не пикник.

– Ну разумеется… Я только хотел сказать, что…

Он осекся, потому что Фалько не проявил интереса к тому, что он хотел сказать. Руки Фалько, еще пахнувшие телом Марии Онитши – всего два часа назад он оставил ее, голую и спящую, в номере отеля «Мэдисон», – проверили «браунинг»: шесть патронов в обойме, один дослан в ствол. Убедился, что флажок основного предохранителя поднят. Второй, дополнительный, выключался автоматически, когда ладонь стрелка обхватывала рукоять. «FN 1910», в очередной раз удовлетворенно подумал он, старый и надежный «убийца королей» – отличная машинка, совершенное орудие террора. Курок скрытый, ни за что не зацепится, а значит, можно стрелять прямо из кармана. Разумеется, сейчас не тот случай, потому что с подсоединенным глушителем длина пистолета больше сорока сантиметров.

Фалько отогнул крахмальную манжету и взглянул на часы – 9.20, несколько минут до начала операции. Санчес сделал то же самое. Потом вытащил свой массивный «Орбеа»[58], откинул, проверяя, барабан и со щелчком вернул его на место.

– Пустите в ход в самом крайнем случае, – предупредил Фалько. – Тридцать восьмой калибр очень уж громогласен, даже если стреляют в доме… Если будет возможность, предоставьте действовать мне.

– Возражений нет.

– Я иду первым, вы прикрываете.

– Ладно, – ответил Санчес.

Он закашлялся и, поднеся ко рту платок, сейчас же поспешно спрятал его в карман, чтобы скрыть возможные и ожидаемые следы. Фалько из деликатности отвернулся и стал смотреть на улицу. Их автомобиль стоял под массивными арками железнодорожного моста, а за туннелем, между выстроившихся вдоль тротуаров деревьев, поблескивал в свинцовом утреннем свете мокрый асфальт. Долговязый кагуляр по-прежнему сидел на веранде кафе, контролируя улицу л’Орн. Сидел неподвижно уже больше получаса. Но вот он поднялся и взглянул в сторону машины.

– Пошли, – сказал Фалько, открывая дверцу.

Существуют разные способы убийства: есть шумные, есть беззвучные. Первые удобней и требуют меньше тактических ухищрений, зато вторые надежней, если только ты владеешь этим искусством. Фалько, в отличие от многих, владел.

И с ощущением этой ледяной уверенности в себе, чувствуя, как пропитанный влагой воздух словно промывает ему глаза под полями шляпы, он застегнул плащ и двинулся по туннелю, прижимаясь к кирпичной стене, потом свернул направо, на нужную улицу. Он слышал за спиной шаги Санчеса и бородатого кагуляра и видел, что его долговязый напарник покинул свой наблюдательный пункт и тоже зашагал к шестиэтажному дому под номером 34.

Они сошлись у запертого подъезда и, когда длинный, достав отмычку, мгновенно его открыл, один за другим вступили в полутемный вестибюль, выводящий во внутренний дворик. Консьержки не было. Длинный кагуляр остался внизу, а они втроем, стараясь ступать бесшумно, начали подниматься по лестнице. Фалько распахнул плащ, достал из-под пиджака пистолет и снял его с предохранителя.

На площадке третьего этажа Фалько и Санчес остановились перед дверью в квартиру, а бородатый поднялся еще на один пролет и занял позицию там.

Из коридора послышались шаги, и в двери открылся бронзовый смотровой лючок.

– Добрый день, – по-французски, официальным тоном произнес Фалько, предъявляя документ. – Инспекция водоснабжения пятнадцатого округа.

Звякнула задвижка, и дверь открылась: в маленькой прихожей, переходящей в коридор, стоял человек. Средних лет, толстый, с редкими волосами, он близоруко всматривался в Фалько, пока через несколько секунд, опустив глаза, не увидел в руке вошедшего пистолет, и тогда на его лице появилась растерянность, сменившаяся паникой. Он издал какой-то странный звук – не то вскрикнул от ужаса, не то подал сигнал тревоги, – повернулся и бросился бежать по коридору. А когда уже почти добежал, Фалько поднял пистолет, задержал дыхание и выстрелил ему в спину. «Браунинг» только раз дернулся отдачей, раздался хлопок не громче пощечины, и человек упал ничком, с глухим стуком ударившись головой о плитки пола.

Фалько, следом за которым поспевал Санчес, пролетел по коридору. Перешагнул через неподвижное тело, подумал, не добить ли, но отказался от этой идеи: неизвестно, сколько патронов еще понадобится, – свернул налево, мимо двери в комнату, где из-за столика с пишущей машинкой, в ужасе опрокинув стул, вскочила женщина, и, покуда Санчес наводил на нее револьвер, проскочил дальше, в глубину квартиры, откуда по «Радио-Пари» доносился голос Люсьен Буайе, певшей «Parlez-moi d’amour»[59]. Держа пистолет двумя руками, Фалько ворвался в эту дальнюю комнату, направил его на мужчину в подтяжках, который изумленно поднимался из-за стола, и сказал:

– Тихо! Не то убью.

Но тихо не получилось. Человек в подтяжках потянулся к ящику стола, и тогда Фалько снова нажал на спуск. У него в этот миг не было намерения убивать или не убивать – он действовал безотчетно, инстинктивно, но все же достаточно осознанно, чтобы не попасть в грудь или в голову. Пуля чиркнула по столешнице, стесав ее, как рубанком, и вместе с тучей щепок рикошетом попала в руку, тянувшуюся к ящику.

Фалько обогнул стол, держа на мушке человека, который отпрянул и стал отступать к стене, пока не уперся в нее спиной, придерживая одной рукой другую, окровавленную и исцарапанную. Он был худощав, с густейшими курчавыми волосами, сросшимися бровями и плотной, трудно поддающейся бритве щетиной на щеках и подбородке. Лицо его было искажено от боли. Поджарый и жилистый, с крестьянским лицом, мельком подумал Фалько, такому больше пойдет берет, чем фетровая шляпа. Не с крестьянским, вспомнил он, а с шахтерским. Перед ним собственной персоной предстал Навахас. Коммунист, ветеран мурсийской ЧК. А ныне – новый резидент республиканской разведки в Париже.