Июль 7137 (1629)

Громко трещали ночные сверчки, глухо брехали псы, да казаки, изредка перекликиваясь, подкладывали хворост в весело трещавшие деревом костры. Острог, не считая дозорных, уже спал. Однако окошко воеводы светилось в этот ночной час.

Пламя свечи отбрасывало причудливо пляшущие тени на стены, по светёлке гулял тёплый ночной ветерок. Воеводе не спалось, сегодня, помимо собранного за зиму на Тунгуске енисейскими казаками ясака да нескольких привезённых бурятских аманатов, было доставлено промеж всего письмецо из Удинского зимовья. Воевода прочёл его лишь к ночи, уже собираясь ложиться спать. Однако теперь ему было не до сна: ещё бы, такие вести с самой украйны владений Енисейского воеводства!

Боярин Шаховский, присланный на Енисейское воеводство заместо отправленного в качинскую землицу Аргамакова, сидел за грубо сработанным столом, на котором ворохом были накиданы бумаги, письмо же из зимовья было придавлено по краям, дабы не свернулось. Писал то письмо казацкий десятник Афанасий Хмелёв, воспитывавшийся при монастыре, оттого и грамотой владевший. Написанное десятником воскресило в памяти Шаховского случайно услышанные разговоры казаков о неких людишках на Ангаре, уже бывших там до Бекетова, с коими он вёл разговоры. Не придав тогда этому значения, сегодня он схватился за голову. А десятник писал зело странные и тревожные вести.

«…А что до того, как они появились, то мне не ведомо. Однако ж ясно, как Божий день, что допрежь нас. Нынче же они поставили супротив нашего острожка свою крепостишку, зело крепкую, хотя и малую в размерах. На плотах да стругах возят они белый камень для стен, да и башенки обкладывают оным. Тако же и посередь Ангары на острове длинном ставят они острожек малый. Не желают они, чтобы на Ангару-реку ходил кто, хотя к нам у них сердечность и расположение. Нам, холопам царским, бывает, вспоможение дают, ежели у нас трудность какая учинится. А украйну свою те люди крепят, думается мне, токмо из-за нашего явленья на реке ихней. Нет у них алчных желаний на ясачные землицы наши, как они говорят…»

Крепко задумался Шаховский, и было отчего задуматься. Это же надо — на самой украйне его воеводства зело непонятные людишки явились. И что прикажете с этим делать? А почему прежний воевода Аргамаков Василий не сказал ему об этом? Почему Бекетов, воевода его, не говорил ему об этом? И тут его осенило. Измена!

Не зря слышал он о подарке царском Бекетову, о коем гутарили казачки. Поэтому и молчит атаман, всё сходится — в сговоре они с людишками ангарскими. Опальный боярин сам чувствовал измену не хуже ищейки, идущей по следу лисицы. Вот отпишет он сибирскому воеводе о найденной измене в недавно принятом воеводстве — и будет ему прощение. Выйдя из светёлки, он чуть не споткнулся о ноги спящего на лавке десятника. Шаховский разбудил его, пихнув сонного казака красным сапожком:

— Проснись, Матвейка, подлец, всё бы дрыхнуть тебе да от службы увиливать! Иди до Петра Ивановича да скажи, что воевода велел идти к нему сей же час!

Провожая его тяжёлым взглядом, Степан Иванович думал о том, как вести с атаманом разговор и не стоит ли кликнуть пару стрельцов в помощь. А то удумает атаман противиться да учнёт руками махать, а одному воеводе с ним не совладать.

Шаховский вошёл в горницу, где на лавках храпели служилые стрельцы, пришедшие вместе с ним из Тобольского городка. Тихонько разбудив двоих более дюжих, он, посулив по денежке, поднялся с ними в свою светёлку:

— Хлопцы, токмо всё, что вы здесь услыхаете, то тут и оставите. Не вздумайте болтать средь людишек, а то пожалеете!

— Что ты, воевода, окстись! Нешто совсем к нам доверия нету?

— Ну и добро, хлопцы.

Шаховский, сев за стол, кивнул стрельцам на лавку у двери. Те молча сели, оглядывая светлицу воеводы. Скоро вошёл и Бекетов, а сунувшемуся было следом за атаманом казаку воевода крикнул:

— А ты куды, пёс! Не звал я тебя.

Бекетов хмуро посмотрел на Шаховского и спросил:

— Почто звал посредь ночи, Степан Иванович? Али случилось чего?

Стрельцы меж тем заметно подобрались.

— Может, и случилось, Пётр Иванович, да токмо вот, опричь Бога, то никто не знает.

— Не понимаю речи твои, воевода. Прямо говори, что надо.

— Почему не сказывал мне о людишках ангарских? Ведаешь ли то, о чём покаяться должон, али утаивать будешь?

— Да что ты несёшь…

— В сговоре ли с ними и какую крамолу в сердце своём носишь?

— Да ты сдурел вконец, что ль, воевода? Столь окаянные речи вести? Об людишках ангарских отписали мы с прежним воеводой, Василием Аргамаковым, на Москву, царю нашему, самодержцу! Ты же сидел в Тобольске, в приказной избе, ведать о том должон!

— В прошлом годе я в Тобольске обретался, то верно. Но средь писем из Енисейского острожка, опричь ясачных да приказных, вашего не было!

— Думаешь, я лжу тебе сказываю?!

— И не думаю, а знаю то крепко, оттого и говорю тебе оное.

Бекетов недобро сверкнул глазами из-под густых бровей. Ничего не ответил, лишь сжал кулаки до побелевших костяшек да зубами скрипнул от злости, нахлынувшей за слова наговорные. Стрельцы, почуяв момент, вскочили с лавки, ожидая приказа. Пётр Иванович, резко обернувшись, гневно выпалил им:

— Что, сукины дети, вскочили, аки гадом ужаленные? Небось заплатил вам воевода за дело собачье? Ишь, резвые какие!

— Ты, атаман, не ярись. А лучше сказывай, куда подарок от ангарских людишек запрятал? Почто не кажешь его нам? — Глаза воеводы блеснули алчным огоньком.

— Не твоё то дело, воевода! — тихо, еле сдерживая готовую вырваться наружу диким зверем злобу, ответил Бекетов.

— Нонче же моё дело уже. Измена! Вяжи его, хлопцы!

Стрельцы разом накинулись на атамана.

Матвей, увидев Шаховского, который с напряжённым лицом ожидал Бекетова в компании двух дюжих стрельцов, тут же смекнул, что привёл атамана в заранее продуманную воеводой ловушку. А услыхав сквозь дверь разговор на повышенных тонах атамана с воеводой, уверился в своём предположении. Он метнулся во двор, чуть не налетев на мирно дремлющего пса, а затем побежал в полуземлянку, где храпел его десяток.

— Братцы! Воевода нашего атамана хочет под крамолу подвести, ужо и стрельцов своих привёл, дабы Петра Ивановича повязать да в поруб кинуть! Да просыпайтесь же, атамана выручать надо!

Казаки сонно потягивались, не сразу поняв, о чём крик.

— Матвей, ты погоди. То дела воеводские, не нашего ума это.

— Верно, а то и нас подпишет под крамолу…

Своего десятника поддержали лишь четверо казаков, что, обувшись, сразу пошли на двор.

— Пошли ужо, Матвей, о чём мочно с ентими пентюхами гутарить, квашня!

Десятник, схватив свой шестопёр, выскочил из полуземлянки, оставив казаков в полном недоумении переговариваться меж собой.