В то утро Прилепа в сопровождении увальня Сновида, обвешенного оружием с головы до пят, отправилась в Путивль, и Хотен молил всех известных и неизвестных ему богов, прося, чтобы его отныне венчанная жена и прибраченный сын невредимыми добрались до Киева, домой. Севка-князёк, широкая душа, предлагал отправить с Хотеновыми домочадцами половину десятка, однако Хотен слишком хорошо знал, что в Половецкой степи каждый дружинник на счету.

Старый сыщик не очень-то надеялся на посольский значок, посему, перебредя Донец, отряд далее продвигался, будто дозор разведчиков: ночами пересекал водоразделы, а днями отсиживался в оврагах или прибрежных рощах. Не слишком Хотен и торопился, рассчитывая, что на свежих, не утомлённых конях, глядишь, и удастся, сбросив груз с поводных коней, ускакать от случайно встреченных вооруженных половцев. Судьба, казалось, благоволила отряду, даже дождь не мочил, и через неделю проводник вывел его к мелкой, издалека видно, речке. Плеткой показал на холмы на её берегу:

– Суурлий! Там стояли половцы в доспехах, а туда дальше, за ними, вежи. Отселе не видно было.

– Каяла, река печали и жалоб! – поправил его Севка-князёк, горящими глазами озирая ничем, казалось бы, не примечательный уголок степи. – Попробуй сам это пропеть – Суурлий…

Хотен натянул поводья и обратился к обступившим его конникам:

– Мужи! Мы, наконец, на месте. Теперь моя работа начинается, сыщика. А для сыщика главное что? А чтобы следы не затоптали. Посему едем дальше шагом. Мы с боярином Словишей и проводником впереди, а все вы за нами держитесь саженях в двадцати. Мы остановимся – и вы придерживайте коней. Это понятно? А все помнят, как поступить, если я подниму правую руку, и придётся нам всем смазывать салом пятки? Да? Тогда с Богом, мужи.

Проехали немного обычной степью. Если и была в месяце травене побита трава ковыль копытами, то за прошедшие недели успела выправиться и отрасти.

– Тут построились в боевой порядок. Наши, рыльские, стояли вон там, – снова показал плёткой Непогод.

Хотен даже не посмотрел в ту сторону. Ну, построились – и какая ему с того пожива? Вся его работа впереди.

– А тут уже случилась перестрелка. Половцы по стреле, и мы по стреле. Они сразу и побежали. Ну, мы за ними…

– Ясно, что кыпчаки потом подобрали стрелы – и свои, и ваши. Они и со сломанных стаскивают наконечники, – пробурчал Хотен и внимательно огляделся. – А что ж так скверно стреляли? Разве не попали ни в кого?

– У половцев не знаю, а у нас одному ковую стрела прямо в глаз ударила, он и мёртвый скакал дальше, и упал уже прямо в речку. Сколь много людей потом погинуло, неисчислимо, но его я и сейчас будто перед собою вижу!

– Вот он, наверное. Зажимайте носы!

Скелет, почти полностью объеденный птицей летающей и мелким зверем, лежал на низком берегу – искривлённый, с поломанными и раздробленными костями. Наверное, уже по мёртвому прошла тяжёлая конница, копейщики Игоря и Всеволода. Гол, как сокол, только невдалеке блеснуло… Сыщик свесился с седла – пустяк, раковинка раздавленная. Перебрёл на коне речушку, заехал на высокий пригорок. За Суурлием лежала зловонная пустыня. Ту траву, которую не выщипали здесь кыпчакские кони, они вытоптали копытами, а также загадили и обмочили с помощью своих всадников. Тут уже проходило то кольцо окружения половецкими ордами, за которое русичи в Игорев поход так и не выбрались. Подобное безобразие Хотен видел только в околицах Киева, когда союзные великому князю Изяславу Мстилавичу племена черных клобуков, печенегов и берендеев привели под защиту подгородных валов и острогов великого города свои семьи в юртах и весь свой скот.

– Веди теперь, где вежи стояли, Непогод. Эй, Хмырь, скажи ребятам, пусть на стоянке перекусят. Дальше, боюсь, ничто им в глотки уже не полезет.

На месте злополучных веж Хотен возился очень долго, вышагивал пеший то по кругу, то пересекал бывшее становище, с кряхтеньем присаживался на корточки. Дружинники тем временем валялись на траве, жевали сушёное мясо, одним ухом прислушиваясь к наигрышам гуслей мнимого Словиши: тот под них, уставившись в синее, без облачка небо, напевал нечто неразборчивое, мычал самозабвенно.

Наконец сыщик, тяжело топая, подошел к Севке-князьку. Заговорил, явно безразличный к тому, слушает ли его собеседник.

– Странное то было стойбище, княже. Ни одного отпечатка копыт скота, тут одни кони толклись. Кострища только русские…

– Ну да, тут же нас ждали старшие князья с дружинами, пока мы за половцами-беглецами гонялись, а потом была общая ночёвка, – встрял подошедший тихо Непогод.

– Кострища только из хвороста, говорю, – тяжело взглянул на него сыщик, – ни одной обгорелой бараньей или бычьей кости, из которых кыпчаки разводят огонь под своими котлами. Много следов колёс, похоже, что все вежи тут были на колёсах. Осколки от двух разбитых корчаг с вином, есть следы вина на траве, но совсем не пахнет молоком – ни коровьим, ни кумысом. Подстава, княже, воинская хитрость – и сотворенная на скорую руку! Можно ехать дальше.

– Тогда моё дело дрянь, – Севка-князёк бережно отставил в сторону гусли и замахал руками. – Если подстава несомненна, значит, и первоначальной победы, самой маленькой, но победы, её тоже не было? О чём же тогда мне петь? О том, что русичи смело заглотнули наживку и храбро оказались на крючке?

– Худые, скверные дала тут вершились, – заговорил Непогод, понурив голову. – Князь Святослав Ольгович взял со всей дружины клятву молчать, да только ну её к лешему, эту клятву, когда и князь в полоне, и ребят уже нет! Давно уже тогда стемнело, ближе к полночи, когда мы, гоняясь за половцами-беглецами, чуть не напоролись на большую орду. Половцы стояли станом, горели у них костры, нас не преследовали. Князь Святослав Ольгович сказал, что если главный князь узнает, то все быстро отступят, а нам на усталых конях не уйти.

– Тьфу ты! – плюнул Хотен. А Севка-князёк беспомощно развёл руками.

– Однако в стане у веж и так все знали, что половцев вокруг тьма-тьмущая. Ничем нам то враньё не помогло.

– Поехали, однако.

С коня легко было определить направление – на ближнюю большую груду скелетов в том месте, где северские дружины в первый раз пытались прорвать окружение.

– Непонятно мне всё же, – пробормотал Хотен, – почему же Игорь не ударил сразу назад к Суурлию, чтобы прорваться к воде и чтобы уходить на запад, наконец? Посмотрим хоть на эти кости.

Сам понимал, что многого там не увидишь: половцы своих убитых собрали и сожгли согласно обычаям предков, а у русских мертвецов по праву победителей забрали всё, чем те временно владели, – от коней, сёдел и оружия до последней нитки на теле. И русичи не лучше бы поступили с мёртвыми кыпчаками, если их была бы победа, разве что не такие жадные они, как степняки, на любую холстинку: дешёвые на Руси льняные холсты, как известно, в степи из земли не вырастают.

Жуткий стоял смрад на поле боя, и до сих пор сидели у скелетов серые вороны, неохотно разлетающиеся в стороны, когда Хотен заставлял своего фыркающего Махая подъехать поближе. И даже как именно погиб рождённый под несчастливой звездой дружинник, с какой стороны принял смертельный удар, не всегда можно было понять и ему, человеку, немало трупов повидавшему: конечно, следы от ударов булатной сабли и на костях остаются, отрубленная голова или рука в сторону отлетают, а вот стрелы кыпчаки тоже вытаскивали из не объеденных ещё тел. Да и ясно было, что степняки, раздевая трупы, перетаскивали их по земле, повёртывали да поворачивали, как им удобнее было.