А какие повести он рассказывал, как здорово научился петь и играть на гуслях! Долгий вечер пролетел как одно мгновение, княгиня успевала только удивляться, почему это её Ростик прикорнул прямо на ковре, отчего это столь громко и неприлично зевает, стоя в углу, его няня. Потом и мнимый Словиша Боянович понял, что засиделся, встал со скамьи и попрощался. Глаза его сияли по-прежнему, как в начале вечера, и он выпил только ритуальные полглотка из поднесённой ему по обычаю чаши. Он и пальцем не коснулся в тот вечер княгини, а утром уехал. Однако княгиня и рада была, что так сложилось: грубые мужские объятия – последнее, что ей нужно было от него, несостоявшегося королевича её юности. Зато ей стало о чём мечтать – о том, как повернулась бы её жизнь, если бы вышла за Всеволода, и как его – если бы женился на ней. Она придумывала их совместные жизни с князем Всеволодом, одну в том случае, если бы он вернулся в мир князей, вторую – независимую, скоморошескую, и о том, какое бы место она в каждой из этих вымечтанных жизней заняла при нём…

Ярославна вдруг обратила внимание на то, что визг полозьев по хвое и лапнику стих, а из-под саней поднимаются клубы пыли. Сани тащились уже по сельской дороге-улице, и впереди мелькнула спина того полукровки, что принёс весть о побеге её мужа. Почему он отмалчивался, когда она спрашивала, с Игорем ли её первенец, Владимир? И ничего не говорил о судьбе двух других князей…

А вот и калитка в деревенском плетне отворилась, и появился в ней, хромая и на плечо своего нового раскосого слуги опираясь, её супруг Игорь Святославович. В рванье неописуемом, похудевший чуть ли не наполовину, с поседевшею бородой, заспанный какой-то… Да что ей до него? Она спрыгнула с саней, подскочила к плетню и заглянула во двор. Владимира там не было. Внезапно она поняла, что этот хитрый Игорев слуга её не дурачил: сын остался в полоне. Отец спасся, а сына-первенца бросил…

– Да как же ты посмел сюда явиться без нашего Владимира, ирод? Как ты посмел покинуть моего сына в плену?

Хотен довольно улыбнулся: Прилепа, как всегда, поработала отменно. Подкатилась на базаре к старенькой доброй калачнице, напросилась проводить её домой, помогла отнести пустые корзины, навесила по дороге ей на уши какую-то слезливую повесть (а какую, хозяину не сказала – ну и ладно!), попросила одежонку поплоше, помогла ставить тесто, валять и крутить калачи, чуть ли не сама их выпекла, а потом подсобила дотащить в нагруженных с верхом корзинах на базарную площадь. Вот там-то и поработали дружные бабские языки, и не осталось тайной для ловкой Прилепы ничего из того, что судачили в Рыльске о красавчике-киевлянине Чуриле, устроившемся в дружину покойного невинно убиенного юноши-князя Святослава Ольговича и чудом Божьим спасшемся из рук поганых половчинов.

– А ведь сей ловкач купил себе двор с новым жилым срубом на нем, Хотенушко, а вот про убийство боярина ничего не рассказывал. Намекал, что были у него в Киеве шашни с боярыней – но очень туманно, имени не называл. Пьет голубчик наш, не просыхает. Пил на свои (а это тоже куны немалые), пока в поход не ушёл, а теперь каждый мужик в городе считает своим долгом его напоить – как же, чуда сподобился! Богородица его от пленения спасла!

– Сколько наш хитрец выложил за двор? – прищурился Хотен.

– Двенадцать кун, Хотенушко. Здесь, в лесной глухомани, дворы дёшевы, а лесу на постройки вокруг немеряно. А сколь много пропил, подсчитать нынче невозможно.

– Знаешь, Прилепа, я всё больше убеждаюсь, что не было у убийцы Неудачиного батьки никакого заказчика. Зато очень похоже, что именно он пустил стрелу с грамоткой к Несме… к игуменье Алимпии. Быть может, и боярина убил только для того, чтобы не помешал тот, человек горячий, доить куны с матери-игуменьи.

– Брать пора голубчика, хозяин. Вот тогда всё сам нам расскажет.

– Кто ж спорит… Хмырь с его парнями должен уже быть на месте. А прежде есть у меня к тебе, Прилепа, ещё одно дело…

Нахмурился Хотен и замолчал, недоговорив. Потому замолчал, что услышал топот за стеною клети, которую нанял для себя, Прилепы и Сновидки на постоялом дворе. Дверь распахнулась, и влетел Севка-князёк. Зевнул, рот узкой ладошкой прикрывая.

– Горим, княже? Или коней у нас увели?

– Ни то, ни другое, боярин, а новость великая: меня из-за неё хозяин постоялого двора, в клеть мою невежливо вломившись, со скамьи поднял. Говорит, Игорь Северский сбежал из плена и, оказывается, сегодня проехал мимо Рыльска на Новгород-Северский сам-друг со слугою, мирным половцем, и даже без поводных коней. Едва его встречные новгородские купцы узнали. Поскачем теперь вдогонку, а?

– Что ж он мимо Рыльска-то проехал? – всплеснула руками Прилепа. – Сменил бы хотя коней. Его дома жёнушка, небось, ждёт не дождётся.

Тут князь-неудача крякнул, а Хотен, бросив на него быстрый взгляд, призадумался. Заговорил неспешно:

– Почему проехал мимо, разумею. Ведь горожане спросили бы его: за что ты загубил нашего князя, молодого Святослава Ольговича? Где дружина наша? Где брат твой Буй-Тур и сын твой Владимир? Уж лучше мимо проехать… А нам в его Новогородке делать нечего. В плену у Кончака князь, быть может, и стал бы с нами разговаривать, а допросить его в Новогородке, где он хозяин, – пустая мечта. И не заметим мы, княже, как окажемся с тобою в порубе и задохнёмся там, пока великие князья успеют нас выручить.

– Ну и дела! Что же мы тогда предпримем? – растерялся князь.

– Я, ты уж прости меня, княже, всё придумал. Сейчас мы все едем в церковь. Княже, ты же не откажешься подержать венцы над нами с Прилепой? А в товарищах у тебя будет молодой Неудача. Он сын боярина, следственно, порухи не нанесёт чести твоей.

– Да, конечно же, я с радостью! – и усмехнулся князь, и подмигнул насупившейся некстати Прилепе. – Я люблю храбрецов, потому что сам трусоват, признаться, а ты решился сегодня на подвиг, смелости требующий не меньше, чем у Добрыни Никитича, когда выехал он на битву со Змеем.

– И куда это мы сейчас поедем, ты сказал? – подбоченилась жёнка.

– В собор местный, Всесвятский, я с отцом протопопом Фёдором уж договорился. Он к званию моему посольскому уважение проявил, а того пуще к моим кунам. И обручение совершит, и венчание разом, – отвечал осторожно Хотен, глядевший на помощницу свою во все глаза. – А потом сразу же за дела. Сперва мы, княже…

Тут жёнка набросилась на него и принялась колотить кулачками по железной под шубою груди. Простонала:

– Мне под венец – и в сей драной одежке? Где же твоя совесть?

Хотен почувствовал, что вот-вот обидится. Сама ведь хотела замуж. В конце концов, была бы честь предложена…

– Может быть, ты и права, и лучше бы снять сей передник, весь в муке… Мы вот с князем поедем в Половецкую землю, всякое может случиться… И в таком печальном случае мой двор возьмут на великого князя, а вы все окажетесь на улице. А так мы получим венчальную запись. Тогда, если меня на посольстве убьют, вы со Сновидкой будете законными наследниками.