И только потом мы осознали создавшуюся ситуацию: мы были одни, в освещенной лунным светом комнате, рядом с уснувшим озером. Мы лежали на полу, слегка запыхавшиеся.

Мое лицо было всего в нескольких дюймах от его лица, и несколько долгих секунд мы лежали неподвижно, словно застывшие. Наше дыхание было прерывистым, взгляды настороженными. Его глаза были темно-синими, почти черными.

А потом я совершила сумасшедший поступок, который в тот момент казался мне таким естественным – я прижалась губами к его губам и поцеловала его.

И – о, чудо! – мне больше не было холодно.

Я немного отстранилась, чтобы посмотреть на выражение его лица и понять, что он думает. Но он тут же положил руку мне на затылок и притянул меня к себе. Еще один поцелуй. На этот раз более горячий и неторопливый. В прошедшие несколько недель я так часто смотрела на эти губы и мучительно хотела прикоснуться к ним, пусть даже только кончиками пальцев. Я хотела выяснить, были ли они такими мягкими, какими казались. Были ли они такими сладкими, как его запах. И теперь я знала это. Да.

– Ты пахнешь шоколадным печеньем, – пробормотала я, на секунду слегка отстранившись, но все еще касаясь губами его губ.

– А ты пахнешь зефиром, – отозвался он, а потом сильнее прижался губами к моим губам и проник языком мне в рот.

– Я обожаю твой акцент, – пробормотала я спустя минуту, немного приподняв голову.

– А я обожаю твой, – сказал он, пытаясь поймать губами мои губы.

– Я обожаю твою гитару, – сказала я спустя еще минуту.

– А я твою.

– У меня нет гитары.

– Это неважно.

Я немного изменила позу, и Ян оказался лежащим на спине, а я сидела на нем, сжимая бедрами его бока и упершись ладонями в пол по обе стороны от его головы.

– Ты уверен, что ничего себе не повредил? – спросила я, продолжая целовать его.

– Немного ударился.

– Чем?

– Это неважно.

– И сейчас больно?

– Сейчас уже не больно.

Какую цель я преследовала? Пыталась ли я соблазнить своего тренера? Я даже не была уверена, что мне уже можно делать это! Я знала лишь одно – мне хотелось быть как можно ближе к нему. Если бы я могла, я влезла бы внутрь его. Я хотела поглотить его и быть поглощенной им. Какой бы клубок чувств ни опутывал меня всякий раз, когда я видела его, я хотела затеряться в этом клубке и никогда из него не выпутываться.

И я затерялась. Я прижалась губами к его шее, целуя ее и немного покусывая, а он гладил меня по спине. Потом он рукой коснулся моего лица с той стороны, где не было ожогов, и погладил меня по щеке. Здесь, на полу, больше не существовало ничего, кроме страстного желания, близости и тепла.

И поэтому я не услышала, как Кит и Бенджамен поднялись по лестнице и пошли по коридору.

Нет. Я заметила их только тогда, когда они шире распахнули дверь комнаты, включили свет и увидели нас, лежавших на полу.

– Бог мой! – воскликнула Кит, прижимая руку к губам, чтобы не захихикать. – Похоже, эта комната уже занята.

– Убирайся, Кит! – недовольно сказала я.

– Простите! – пробормотал Толстяк Бенджамен, подняв руки извиняющимся жестом.

Пятясь задом, они вышли из комнаты и захлопнули дверь, оставив свет включенным.

Я услышала, как Кит сказала:

– Постой, они что, трахаются?

И после этих слов лунный свет померк.

Ян несколько раз моргнул, глядя на дверь, из которой они вышли, словно он только что очнулся от сна. Я все еще сидела верхом на нем, переводя дыхание и размышляя о том, как бы вернуть этот лунный свет.

Но он уже приподнялся на локтях.

– Бог мой, Мэгги, – пробормотал он, поворачиваясь на бок, чтобы выползти из-под меня.

Я осталась сидеть на полу. Он наклонился, поднял меня на руки и перенес на кровать.

Я немного потешила себя надеждой, что он просто хочет перебраться в более приспособленное для этих занятий место, но когда он уложил меня на кровать, он тут же отвернулся и подошел к окну. Он рассеянно коснулся занавески, а потом наступило долгое молчание, такое характерное для него. Наконец он заговорил:

– Мэгги, прости меня.

– За что я должна тебя простить?

– Я не должен был делать этого.

– Ты ничего и не делал. Это я поцеловала тебя.

– Я не должен был отвечать на твой поцелуй.

– Потому что путаться с пациентками противоречит твоему кодексу профессиональной этики? – высказала я догадку.

Ян принялся расхаживать по комнате.

Я сделала еще одну попытку:

– Потому что если об этом когда-нибудь узнает Майлз, ты потеряешь свою работу?

– Если Майлз когда-нибудь узнает об этом, я потеряю свою лицензию, – сказал Ян. – Но дело не в этом.

– А в чем?

– Это нечестно по отношению к тебе.

Я больше всего хотела снова оказаться в его объятиях.

– Я думаю, что это было честно. Я думаю, что это было очень честно.

Ян провел пятерней по волосам.

– Ты не можешь судить об этом.

– Я не могу что?

Он повернулся и в первый раз посмотрел на меня. Мне показалось, что лампа под потолком горит ужасно ярко.

– Ты не в том состоянии, чтобы судить об этом.

– Ты хочешь сказать, что я не знаю разницы между тем, что честно, а что нечестно?

– Я хочу сказать…

– Потому что мой жених разбил самолет, в котором я даже не хотела лететь, и парализовал меня, а сам не получил ни царапины? Очевидно: это нечестно. Ты приехал сюда, играл «С днем рождения тебя» на гавайской гитаре и подарил мне самый лучший поцелуй в моей жизни? Это я могу расценить только как честно.

– В этом все и дело. Это не был самый лучший поцелуй в твоей жизни.

Я недоверчиво приподняла брови:

– Не был?

– Ты только так думаешь.

– Я уверена, что это одно и то же.

Но он покачал головой:

– Когда человек проходит через такие испытания, через которые прошла ты, когда весь его мир рушится, потребуется много времени, чтобы он начал здраво оценивать ситуацию. Месяцы. Даже годы. Полученная травма делает его уязвимым во многих отношениях, и он даже не осознает этого. Я знаю все об этом. Я изучал все это. Я читал учебники и сдавал экзамены. И то, что произошло, противоречит моему профессиональному кодексу по очень важной причине, Маргарет. Я обязан защитить тебя.

Теперь я уже была Маргарет? Я заметила, что по моему лицу катятся слезы, но мне было не до них. Я лишь небрежно вытерла их рукой.