С ключами вышла обычная досада. То есть они сразу нашлись в столе Данила и не затерялись, как бывало, в сумочке Оксаны, когда та добралась до места, но в замки не вставлялись никак, хотя было их всего два, пусть и однотипных. Пришлось пыхтеть, дергаться, пробовать так и эдак, чтобы с третьего раза сперва верхний ключ и тут же нижний легко воткнулись и мягко повернулись – естественно, в той самой последовательности, которую Оксана безуспешно пробовала с самого начала.

Последние недели Оксана бывала в квартире, которую Данил несклоняемо называл «бывшая Ленина», постоянно, и вообще, несколько ночевок, десяток оргазмов и уик-энд нагишом под кофе с коньяком превращают любую жилплощадь если не в любимую, то хотя бы в родную. Бывшая Ленина осталась чужой и чуждой.

Нельзя считать своим дом, в котором ты даже пол не вымыла, не говоря уж об окнах.

Оксане не нравилась ни улица, тихая и уютная, ни подходы к дому, довольно удобные, ни ухоженный двор, ни красиво состарившийся дом, ни, само собой, квартира. Она была чистенькой, довольно светлой и старательно обжитой, но глубоко, на видовом уровне посторонней, позволявшей прикасаться к себе и пользоваться собой, но не принимавшей Оксану. Неродной она была, от пола и мебели до люстр, потолочных карнизов и, конечно, запаха. Ни самой Оксаной, ни даже Данилом здесь не пахло. Сквозь ванильную отдушку, которая с прошлого года стала отличительным признаком, наверное, всех квартир Чупова, продавливался исконный запах чистенькой бабушки: пироги, герань, корвалол и немножко пыли.

Оксана вдохнула с неудовольствием и вернула маску на место. Теперь запах однушки на бывшей Ленина перекрывался впитавшимся в маску мусорным фоном Чупова – и это почему-то успокаивало.

Оксана надеялась, что увидит документы с порога, не разуваясь, потому что Данил, скорее всего, оставил файлик на галошнице или еще где-то: отложил, чтобы обуться, а подхватить забыл, как у него и у остальных мужчин принято. Не увидела. Неохотно сделала шаг и другой по прихожей, все равно не увидела. Теперь разуваться было поздно. Оксана посмотрела под ноги и убедилась, что не оставляет следов – дождь, который шел, бежал и тек с короткими перерывами весь вчерашний день, в ночи иссяк вместе с большей частью луж.

Оксана прошла по залу, поискала возле дивана, на котором, похоже, спал Данил, заглянула в кладовку, потом проверила на кухне, начиная раздражаться и беспокоиться. Напоследок следовало заглянуть в санузел – и тут уже либо драпать, либо браться за тщательное прощупывание по квадратам. И лучше бы второе. Потому что если Данил и впрямь таскал документы о своей регистрации в качестве кандидата в депутаты в туалет, тем более облегченно, так сказать, оставлял их в туалете, то пусть они там и остаются, Данил пусть будет там, где он сейчас, а Оксане лучше быть подальше. Потому что не будет толку от человека с такой степенью разгильдяйства.

Оксана понимала, что это скорее ее пунктик, знала, что все вокруг читают в туалете, разговаривают по телефону, смотрят фильмы, даже едят, справляя нужду, – но сама к этому множеству принадлежать не хотела и не собиралась делить ложе, дом и если не остаток, то значимый кусок жизни с человеком из туалета.

Оксана об этом не то чтобы подумала – просто так в короткий миг скользнули ощущения, наработанной связкой, как говаривал Тимофей, тыча ей под нос экранчик с интересным, по его мнению, мордобоем. Выходит, я и впрямь постоянно расставляю вешки с негативными оценками и тяну вдоль них границы возможного и недопустимого, подумала Оксана с немножко испуганным удивлением. И верю этим оценкам куда сильнее, чем своим глазам и ушам, во всяком случае, опираюсь на них увереннее: про бумаги в сортире мгновенно додумала и осудила, а чудовищный разговор Салтыкова с Тимуром возле свалки до сих пор считаю ошибкой восприятия – ни проанализировать толком не попробовала, ни Данилу о нем сказать. А ведь надо.

Надо сесть и подумать: это я так боюсь разрыва или ищу повод для него. Потому, например, что дело идет к серьезным отношениям, к которым я не то что не привыкла – я их опасаюсь и, пожалуй, не хочу. Или слишком хочу – так, что неудачи просто не переживу.

Переживу, куда денусь, у меня Марк, подумала Оксана, и толчок прохладного озабоченного счастья, как всегда, вышиб остальные тревоги и сомнения, а может, и открыл ей глаза. Она увидела документы. Папочка была примерно там, где Оксана сразу и высматривала, в бездверном шкафу рядом с галошницей, стояла на ребре, прислонившись к стенке, вот и осталась незамеченной от двери.

Ну слава богу, подумала Оксана и шагнула к папочке.

– Тут паркет вообще-то, – произнес глухой женский голос.

Оксана вздрогнула и застыла, попыталась стряхнуть ледяную волну, обдавшую странно, от живота к рукам и ногам, и резко повернулась.

В дверях стояла женщина среднего роста в темной верхней одежде, только ярко-желтый респиратор, такой же, как у Оксаны, язвой полыхает ниже платка. Оксана нахмурилась и попыталась сказать что-нибудь уверенное и строгое, но женщина, шагнув в квартиру, стянула респиратор к шее и продолжила:

– Пара таких прогулок – и хоть меняй. Могла бы и разуться, как… хорошая гостья, тем более как хозяйка.

Она прикрыла за собой дверь, расстегнула куртку, деловито выдернула из калошницы пару старых тапок и принялась стаскивать сапожки.

Митрофанова, подумала Оксана с облегчением, которое тут же сменилось раздражением. Чего она тут делает-то?

– Я думала, вы съехали, – сказала Оксана.

– Я думала, у меня муж до самой смерти будет, – неожиданно легко отозвалась Митрофанова.

– Ой, – сказала Оксана с досадой и облегчением. – Сейчас будем отношения выяснять?

– Только если настаиваешь.

Митрофанова бросила стянутую куртку на калошницу, шагнула в сторону Оксаны – та напряглась, – но, миновав ее, остановилась у круглого раздвижного стола, осматриваясь. Она была крепче, моложе и стройнее, чем представляла Оксана, и одета была просто и удобно, так что выглядела немногим старше Оксаны. Почему-то это было неприятно, как будто еще имело какое-то значение.

– Всё на месте? – не удержалась Оксана.

Митрофанова улыбнулась, села и показала на стул напротив.

– Не терпится все-таки, да? Значит, совесть есть, хорошо. Садись, попробуем снять тяжесть с души друг у друга.

И говорила она, несмотря на простудную гнусавость, куда лучше, бойче и умнее, чем ожидала Оксана. Это тоже было неприятным.

Оксана снисходительно улыбнулась и сказала, не двигаясь с места:

– Простите, я предпочту удалиться. Может, в следующий раз…

– Следующего точно не будет, не мечтай, – перебила Митрофанова. – Лови последний шанс. Спрашивай, отвечу честно.

– Да на что ты ответишь, – сказала Оксана презрительно, садясь не на указанный стул, а на тот, что подальше. – Мы уж как-нибудь сами справимся.

Митрофанова сунула ладошки под бедра, повозилась, устраиваясь поуютней, и поинтересовалась с непонятной интонацией: