Разгрузка закончилась, когда Маркеловна вышла из калитки, а шофёр, обдав тучей пыли уныло стоявшую у сложенных кучей вещей семью, уже удалился в конец улицы. Ребятишки, обрадовавшись тому, что они всё-таки куда-то приехали, и духота, теснота в душном поезде, и мучительная тряска в машине, наконец-то, закончились, успели подбежать к забору огорода и с интересом рассматривали высоченную, почти двухметровую кукурузу и такие же высокие подсолнухи, которые им, с высоты их детского роста, казались настоящими джунглями.

Подойдя к приехавшим, Маркеловна приветливо поздоровалась и сказала:

— Ой, да какие вы ещё молоденькие, а вот уже трое детей! Трудновато вам будет. Этот дом, — она показала на саманную хату, примыкавшую к огороду и выходившую наружными дверями прямо на улицу, — принадлежит заводу. Раньше он у какого-то богатого казака для жилья пришлых батраков отводился, с 1932 года его завод забрал. Он от завода далеко стоит, поэтому в нём жить никто не захотел, а вот в прошлом году сын мой из армии пришёл, нанялся на завод рабочим, меня привёз, нас сюда и поселили. Неделю тому назад комендант завода велел большую комнату освободить, сказал, что в ней доктор жить будет. Ну, мы переселились в маленькую: сын переехал, а я и раньше на кухне спала. Вчера рабочие пришли, побелили большую комнату, спасибо, и кухню побелили. Я сегодня там пол вымыла, окна протёрла, так что можно въезжать, только мебели там нет — одна старая деревянная кровать… Да вы не горюйте, — снова обратилась она к обоим Алёшкиным, убитый вид которых внушал невольное сожаление, — у нас здесь хорошо. Ведь мы почти на самом краю живём, там вон поле, луг, а версты через две начинаются горы и лес… Устроитесь. Давайте-ка я помогу вам вещи перенести.

Алёшкины переглянулись, Катя вздохнула и первой взялась за один из узлов.

Через четверть часа вся беспорядочная куча вещей Алёшкиных уже лежала посередине довольно большой и относительно чистой низенькой комнаты. Катя растапливала на кухне плиту, ставила на неё чайник и кастрюлю с картошкой, которую дала Маркеловна. Сама хозяйка побежала к соседям, чтобы купить для ребят молока. Хлеб у неё был. Борис пытался соорудить из имевшихся постельных принадлежностей постель для ребят на полу и для себя с Катей на деревянной кровати. Все остальные вещи он сложил в одном из углов комнаты, решив, что разборкой их они с Катей займутся позже.

Дочери успели подружиться с соседними девочками, и, уже забыв свои дорожные мытарства, весело о чём-то с ними болтали, очевидно, рассказывая о себе и знакомясь с окружающей обстановкой.

Время, однако, шло, уже стемнело. Ужин был готов. Маркеловна принесла парное молоко и зажгла единственную в доме маленькую керосиновую лампу. Несмотря на обиду и расстройство по поводу обмана со стороны Текушева, Борис и Катя поужинали с аппетитом, так как в дороге почти ничего не ели. Дети не отставали от взрослых.

С деньгами дело обстояло плохо, и неизвестно, когда они появятся, а кормить дочек и есть самим нужно было каждый день. Поэтому они договорились с Маркеловной о том, чтобы она давала им овощи со своего огорода, а также уговорила бы соседей о продаже им молока в долг. На хлеб, мясо, сахар, соль и кое-какие другие продукты, которые нужно было купить, по расчётам Кати, имевшихся денег должно было хватить дней на 10–15.

Маркеловна ужинала с ними, кстати сказать, очень польщённая тем, что приехавшие городские люди — доктор и его жена общались с ней как с равной и не только пригласили к своему столу, но и угостили тем, что привезли с собой из Краснодара, заварили настоящий чай и пили его с сахаром.

Она сразу согласилась на просьбы Алёшкиных и даже принесла в большую комнату стул из комнатки сына и одну из лавок с кухни. Дело в том, что и она, и её муж, погибший в Гражданскую войну, и выращенный ею сын до этого жили в одной из станиц на Кубани. Они были, как тогда называли всех приехавших на Кубань или Дон русских и украинцев, иногородними. Вся её жизнь прошла в батрачестве у каких-то зажиточных казаков, а со стороны последних отношение к иногородним было, как к людям низшей категории. После революции, а вернее, после Гражданской войны, отношение это менялось далеко не сразу. Даже в это время, в конце 30-х годов, в такой станице, как Александровка, где большинство населения составляли бывшие терские казаки, к иногородним всё ещё относились весьма недружелюбно. Поэтому даже самое простое, просто по-человечески обязательное внимание к себе такие люди, как Маркеловна, воспринимали, может быть, даже с немного преувеличенной благодарностью.

После ужина все улеглись спать. Детей настолько утомила дорога, пережитые впечатления, связанные с ней, что они уже во время еды клевали носом, а Майя, устроившись на маминых коленях, спала совершенно откровенно.

На другой день утром Борис Алёшкин отправился принимать своё хозяйство и знакомиться со всем, чем ему предстояло управлять. Первым делом он зашёл в больницу. Там уже знали о его приезде, к нему готовились, так как зав. райздравом, получив телеграмму Алёшкина, сразу же уведомила об этом фельдшера Чинченко, который временно замещал должность заведующего врачебным участком. Ну а о том, что Борис Яковлевич уже в станице, в больнице узнали от завхоза, который ранним утром виделся с шофёром, доставившим семью нового доктора.

Когда Борис вошёл в небольшой, частью деревянный, частью саманный дом, на крыльце которого висела вывеска «Александровская станичная больница», он был приятно удивлён. В коридорчике-прихожей, отличавшейся чистотой, его встретила медицинская сестра лет 25, которая каким-то чутьём (как показалось Борису) сразу узнала в нём врача и будущего начальника. Она вежливо поздоровалась с ним и сказала:

— Пройдёмте, доктор, в ваш кабинет, я вам там халат приготовила.

Алёшкин последовал за ней и оказался в крошечной комнатке, размером едва ли больше, чем купе обыкновенного железнодорожного вагона. У окна стоял маленький стол, около него стул, а у стены кушетка. На стене висели белоснежный халат и шапочка, которые сестра и подала Борису. После того, как он оделся в свою первую собственную врачебную одежду, присев на стул, он спросил:

— Много в больнице больных?

— Всего пять человек. Сейчас лето, болеть некогда! Больше дома болеют, ну а тяжёлых Антон Иванович сам не кладёт.

— Что же, — поднялся Борис, — давайте познакомимся. Меня зовут Борис Яковлевич, а вас?

— Я уже знаю, — ответила медсестра, — нам Антон Иванович про вас говорил… Меня зовите Нюся.

— Ну, хорошо, Нюся, тогда пойдёмте, посмотрим