— Я не служу в разведывательном отделении! — мрачно ответил Лебедев. — А желаю одного — скорого достижения русской границы.

— Ну, разумеется, так: полковники генерального штаба только и способны к бегству и грубости! — обиделся полковник Терехов. — Они способны на то, на что способен их же собрат — генерал-майор Постовский!

— А на какие ратные подвиги, полковник, способен наш начальник штаба? — поинтересовался любознательный подполковник Андагорский.

— На подлость!

— В чем дело, полковник Терехов?! — с чувством озабоченности спросил полковник Вялов. — Вы оскорбляете и звание, и чин генерала. Об этом надо помнить, полковник.

Начальник разведывательного отделения тронул коня шпорами под бока и огляделся из предосторожности: своими словами он желал произвести сильное впечатление и со всем искусством, свойственным людям его профессии, уверенно того добивался.

— Господа! — таинственно произнес он, когда полковники на конях вновь приблизились к нему. — Командующий армией, генерал-квартирмейстер и начальник штаба порешили сообща покончить самоубийством, если армию постигнет неудача. Вы теперь понимаете, почему генерал-майор Постовский сбежал как последний негодяй и трус!

Сообщение полковника Терехова произвело надлежащее впечатление и на чинов штаба, и на генерала от кавалерии Самсонова, слуха которого коснулись эти слова. Самсонов почувствовал, что его редкие волосы на плешивой голове встали дыбом, а козырек форменной фуражки постепенно наползал на глаза.

Самсонов твердо знал, что никаких уговоров между ним, его начальником штаба и генерал-квартирмейстером на предмет самоубийства не было, и история, рассказанная полковником Тереховым, как он догадался, выдумана в разведывательном отделении неспроста.

— Я что-то занемог, братец, — пожаловался Самсонов канониру. — Покрепче держи меня, я страшусь перевеса.

— Господа! — с тяжелым вздохом после долгого молчания воскликнул полковник Вялов. — Уважаемый всеми нами Александр Васильевич должен сохранить себя как драгоценный сосуд: его опыт и практический разум, надеюсь, еще не раз пригодятся для многострадальной родины!..

— Нам, господа, надо строго следить за его высокопревосходительством! — с чувством озабоченности заключил полковник Терехов. — У нас в стране не столько генералов, сколько солдатской массы!

— Да! Постовский в самом деле мерзавец! — подтвердил подполковник Андагорский.

Отряд въезжал в деревню Саддек, расположенную между двух проточных ручейков: в предчувствии осени тихий ветер теребил гремучие порыжевшие листья в осиротевших садах. Проточные ручейки лежали где-то в глубине, промывая шершавое дно, убранное гравием и песком. Умирало все, что возрождалось весной.

— Господа, не остановить ли нам коней на водопой? — обратился полковник Вялов к чинам штаба.

— Тут лежит уныние, полковник, бога ради, не останавливайтесь! — умоляюще произнес Самсонов. — Мы отдохнем на опушке леса.

Лесные массивы начинались недалеко, к востоку от деревни, где покой казался обеспеченным: генерал стал страшиться жилья, как будто чувствуя, что судьбу его кто-то предрешил помимо его собственной воли. Полковник приказал подтянуться головным силам, а разведчикам — замедлить ход. Отряд выехал из деревни развернутым фронтом, оставляя за собою чинов штаба без тылового прикрытия. Ехали они по открытому полю, под копытами коней шелестела трава: лес и желанный отдых были в ста шагах.

Полковник Вялов, будучи кавалеристом до поступления в академию генерального штаба, вспоминал нужные слова команды: на опушке леса он готовился приказать, чтобы коням ослабили подпруги. Но возникли иные звуки — звуки войны, огласившие лес и пространство непрерывным пулеметным треском.

Пулемет, очевидно, стремился не допустить отряд в лес, но опушка была уже близко, и когда отряд достиг ее, Самсонов укрепился в мыслях, что неведомая сила всемогущего бога сохранила его для долголетия.

Пулемет тарахтел, но пули не ложились у опушки леса: предприимчивые немцы стреляли по канониру Купчику, отставшему от генерала. Канонир уронил попону и, любя коня, не хотел оставлять его, вспотевшего после продолжительного перехода, без покрышки. Купчик благополучно скрылся в лесу, пулемет умолк, но казаки и чины штаба, не слезая с коней, молча напрягали слух.

— Сходите с коня, ваше высокопревосходительство, мы приехали в лес! — доложил командующему канонир.

— Разве приехали? — изумился генерал, старчески улыбаясь.

Канонир Купчик пособил генералу сойти с коня и усадил его на пень: казаки и чины штаба, последовав примеру командующего, спешились, держа коней в поводах.

Пулеметная стрельба умолкала и возникала, пули падали где-то в отдаленном пространстве, всадники жались друг к другу, окружая себя плотной изгородью из живых коней.

Тянулись минуты неопределенного ожидания: по сплошняку лесного массива не было возможности продвигаться конным строем, а дорогу по полю преграждал немецкий пулемет. Полковник Вялов забрался на рогатину низкорослого орешника и с небольшой высоты обнаружил спешившийся немецкий конный разъезд в составе десяти всадников при двух вьючных пулеметах.

Полковник вознегодовал, но немцы, невзирая на его гнев, держали себя вызывающе, направляя стволы пулеметов в сторону леса. Полковник сообразил, что немцы, действуя решительно, видимо, ожидают подкрепления.

Полковник Вялов видел лишь один исход (с чем согласились все чины штаба): чтобы очистить путь отступления, надо смять десять спешившихся немецких всадников лихой кавалерийской атакой. Он знал закон рассеивания пуль и обрекал на явную погибель из сотни казаков два десятка. По плану полковника чины штаба должны оставаться в лесу, пока казаки кавалерийской атакой сметут немцев. После этого чины штаба, не медля ни минуты, должны двинуться вперед полным карьером, чтобы подоспевшие немецкие силы не помешали их отступлению.

Все чины штаба и казаки стали подтягивать у коней ослабшие подпруги. Канонир Купчик туго обмотал конской попоной свою талию, укрепив ее солдатским ремнем: и при езде в карьер он решил держаться за стремя и не отставать от командующего армией. Полковник Вялов припомнил, что перед каждым боем нижних чинов следует ободрять и напутствовать, а потому он и обратился к казакам с кратким словом.

— Казаки! — внятно, с дрожью в голосе, произнес он. — Бог ниспослал нам тяжкие испытания! Строптивый враг разбил нашу армию, истерзал ее живое тело, но не лишил ее ни души, ни мозга. На нашу долю, казаки, выпала благородная задача — сохранить мозговой центр деятельности вашей славной армии в лице ее командующего, его высокопревосходительства генерала от кавалерии Александра Васильевича Самсонова — великого полководца, а равным образом его непосредственных помощников — всего офицерского корпуса штаба. Казаки! Вы знаете, что если кого-либо прогневанный господь пожелает наказать, то прежде всего он у него отнимет разум. Бог пощадил разум нашей армии, и, следовательно, он не наказал нас, а ниспослал только тяжкое испытание! Перенесем же, братцы, мужественно испытание, ниспосланное господом!

Полковник умолк, и тихая слезинка прокатилась по его щеке, как прозрачная капля воды: речь произвела действие на чинов штаба, утиравших глаза рукавами своих мундиров. Самсонов облобызал полковника молча, ободряя его на предстоящие ратные подвиги.

— На коней, казаки! — скомандовал