Знавал я мужей разных, плохих и хороших, но особо запомнился мне один человек. Как-то повстречал я в стране франков боярина тамошнего по имени Антуан Экзюпери. Был он храбрым воином и человеком доброты необыкновенной. Экзюпери очень любил детей и придумывал для них сказки. Я как-то слышал одну его сказку о маленьком княжиче, вотчина которого находилась на далеком острове. Остров был очень маленький, а подданными у княжича были только Цветочек Аленький и барашек. Всю сказку я не слышал, да и неважно это. Запали мне тогда в душу слова этого княжича, он сказал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Вот и мы приручили Марию, поэтому в ответе за нее не только перед Богом, но и перед собственной совестью. Машка девка еще молодая и глупая, но Бог дал ей певческий дар, греющий людские души. Во многом теперь от нас зависит, как ее жизнь повернется, но урок за свое предательство она получила жестокий. «Не судите, да не судимы будете», – заповедал нам Христос, поэтому каждому человеку нужно дать шанс исправить свои ошибки.

– Удивил ты меня, командир! Я думал, что душа у тебя давно в камень превратилась и нет в тебе ни страха Божьего, ни жалости, а оно вон как выходит. Ели ты так за нас стоишь, то и я живота за тебя не пожалею. Только жалость люди почти всегда за слабость почитают, и она часто боком выходит. Если не будешь держать все в себе, то именно в это место тебе нож и воткнут, так что лучше остерегись.

– Знаю я про это, Павел. Только если не иметь в душе жалости, то быстро превратишься в зверя дикого, а тогда это уже не жизнь!

Мы беседовали с Павлом за жизнь почти всю дорогу. Парень, наверное, тоже решил выговориться, и я узнал, как ему с матерью довелось хлебнуть горя. Отца у Сироты не было. Мать Павла попала в полон к татарам и забеременела от татарина. Пленников отбили, только родился у незамужней девушки наполовину татарчонок, которого только ленивый не пинал походя. Она вышла замуж за престарелого вдовца, который использовал ее как рабочую скотину, а Павла даже за человека не считал. Жили они в Рязани, и вырос Сирота фактически в хлеву, так как боялся своего отчима как огня. Когда Павлу исполнилось одиннадцать лет, мать умерла от горячки, и отчим выгнал приемыша со двора. Павел прибился к городской банде и до восемнадцати лет жил воровством, разбоем и грабежами. Однажды главарь допустил роковую ошибку, и банда ограбила кого-то из власть имущих, в результате чего попала под раздачу. Кто-то из своих выдал малину, где зимовали бандиты, и княжеские дружинники вырезали всех под корень. Сирота выжил лишь потому, что его отправили с посланием к скупщику краденого. Узнав об уничтожении банды, Павел бросился в бега и направился в Верею, где абсолютно случайно попал в боярскую дружину. Когда я решил бежать из усадьбы, Сирота присоединился ко мне, потому что не хотел висеть на дыбе в Разбойной избе.

«Вот такие пироги! А я наивно думал, что вижу своих гвардейцев насквозь!» – корил я себя за самомнение, слушая рассказ Павла, но жизнь преподносит порой и не такие сюрпризы.

На постоялый двор мы вернулись еще засветло и освободили из заточения Машку. Павел успокоил девушку известием, что ей больше ничто не угрожает, но не рассказал о том, что мы убили ее обидчиков, хотя эта информация являлась секретом Полишинеля.

Исчезновение Малюты и его подельника не вызвало особого переполоха в Новгороде. По крайней мере, на постоялом дворе никто с расспросами о судьбе дружинников боярина Глазоемцева не появлялся. Произошедшее в лесу уже на третий день практически стерлось из памяти. Если честно, то ни разу во сне мне не привиделся закопанный живьем Малюта, хотя я подспудно опасался таких посещений, памятуя о расхожих литературных штампах. Наверное, Малюта со своим дружком получили по заслугам, а потому моя совесть посчитала их смерть за благое дело и не трепала мне нервы. Увы, но жизнь состоит из более важных забот, чем интеллигентские рефлексии по типу Раскольникова, и я полностью погрузился в работу колесной мастерской.

К этому моменту финансовый кризис миновал, и наступила пора расширить номенклатуру производства новыми видами изделий. Потолкавшись на новгородском Торгу, я выяснил, что гарантированным спросом пользуются щиты и стрелы для луков. Хороший щит – изделие далеко не простое и стоит приличных денег, к тому же это расходный материал, требующий регулярной замены. В бою воин принимает на щит мощнейшие удары, и от его качества и надежности зачастую зависит жизнь. Ни один доспех не выдержит удара боевого топора или секиры, а потому основной защитой является щит. Если сделать щит из толстых дубовых досок, то с таким тяжеленным девайсом можно стоять только на крепостной стене, а в маневренном пешем бою долго не побегаешь.

Времена римских легионов давно миновали, и щит римского образца канул в Лету, поэтому в ходу были в основном обтянутые кожей круглые щиты, которые почему-то назывались кулачными. Если ставить на поток стандартный щит скандинавского типа, то особо не обогатишься, так как такой щит практически не отличается по трудоемкости от изготовления бочки. Мало того, для такого щита нужна качественная древесина твердых пород, которую довольно сложно обрабатывать. Татары зачастую плели для своих щитов каркасы из прутьев наподобие корзин, но такой щит защищал только от стрел, а копье пробивало плетеный щит насквозь вместе с хозяином.

О существовании обычной фанеры на Руси пятнадцатого века даже не подозревали, и я решил организовать производство этого новомодного продукта. Изготовить простейший лущильный станок не проблема, а приводом для него служил обычный ворот, в который были запряжены лошади, ходящие по кругу. От ворота через две деревянные шестерни вращение передавалось на бревно, от которого с помощью ременной передачи приводились в движение токарные станки и другие механизмы мастерской.

Костный клей стоил недорого, а с помощью простейшего винтового пресса десять слоев шпона склеивались в фанерный лист, при этом щиту придавалась выпуклая форма. Затем заготовка щита заневоливалась в клиновом кондукторе и отправлялась в глинобитную сушильную камеру, которую мы соорудили во дворе и отапливали древесными отходами. В двадцать первом веке широко бытует заблуждение, что печи всегда строились из кирпича, а на самом деле печи на Руси были в основном набивными из глины. Сначала сооружалась плетенная из лозы опалубка, в которую набивался специальными толкушками глинный раствор. После просушки печь протапливалась, опалубка просто выгорала, и можно пользоваться. Глины на берегу реки было навалом, специалистов печного дела тоже искать долго не пришлось, и уже 11 мая мы выпустили в продажу первую партию из пятнадцати фанерных щитов.

С новой продукцией нам даже не пришлось отправляться на Торг, потому что наша фирма была на слуху, и на следующий день в нашу мастерскую заявились трое представителей от щитовиков, изготавливающих аналогичную продукцию. Поначалу представители щитового цеха попытались гнуть пальцы и запугивать конкурента, но я не повелся на угрозы и предложил коллегам договориться полюбовно к всеобщей выгоде. Чтобы довести щит до товарного вида, требовалось много времени и сил, а потому я предложил продавать щитовикам только фанерные заготовки, которые новгородские мастера затем должны были доводить до ума. Торговались мы около часа, и я, поломавшись для убедительности, позволил новгородцам «объегорить» себя и согласился на треть цены от готового изделия. Расстрига быстро оформил договор, и мы с визитерами расстались добрыми друзьями. Новгородцы были уверены, что облапошили пришлого простофилю, не догадываясь, что изготовить десять фанерных заготовок в смену для нас что два пальца об асфальт.