— Зачем мне доспехи, да еще плащ? Я бы только копье взял, чтобы змия, точно святой Георгий, поразить.

— Храбрый ты у меня. Но нужно, чтобы змий тебе поверил и вышел из темной воды озера на сушу.

— Мама, я скоро вернусь к тебе?

— Да, сын. Черныш уже у крыльца: бьет копытом землю и грызет удила.

— У тебя такие теплые губы, мама.

— Скачи с Богом!

Когда из распахнутых крепостных ворот вышла процессия празднично одетых горожан с дарами, которую возглавлял тысячник Хуцзир, у Хайду упало сердце.

Тень презрения и брезгливости легла на лицо младшего темника. Он уже хотел встать в стременах и скрестить над головой руки, что означало бы только одно: сжечь, стереть с лица земли, грабить столько, сколько можно увезти с собой, молодым женщинам вспарывать животы, мужчин убивать на месте, детей мужского пола, переросших колесо арбы, казнить. Монгольское войско приготовилось нести ужас на клинках мечей и наконечниках копий. Смерть натянула тетиву лука, но стрела была еще зажата между пальцами. Хайду промедлил с приказом, и это спасло жизнь городу.

Широко раздувая ноздри, шумно отфыркиваясь, широкогрудый вороной конь вылетел из ворот, неся на себе человека в римских доспехах, за спиной которого развевался алый плащ. Бока коня играли иссиня-черными переливами, тяжелая густая грива вздымалась завораживающими волнами. Солнечный луч ударил в наконечник копья всадника и рассыпался на тысячи золотых брызг. Хайду невольно залюбовался.

— Он мой! — выдохнул младший темник и ударил пятками Ордоса.

Белый конь сорвался с вершины холма и понес хозяина по звенящей, подернутой инеем ноябрьской траве. Хайду перекинул щит из-за спины и потянул рукоять меча. Клинок, угрожающе шипя, точно гюрза в пустыне, покинул стальные ножны. Они сближались. Быструю дробь выбивали конские копыта, заставляя леденеть сердца застывших по обе стороны людей. Клинок меча и сталь копья встретились, с глухим звоном отпрянули друг от друга. Это была разведка и приветствие соперника. По неписаным правилам, первое касание не должно быть боевым. Хайду про себя отметил, что вблизи его противник выглядит куда менее внушительным, даже, можно сказать, щупловатым. Но так бывает: страх часто обманывает зрение. Монгол занес меч над головой, когда всадник в римских доспехах поднял голову и посмотрел в упор широкими озерами голубых глаз. И слезы копились в этих глазах.

— Ты?! — Хайду узнал Голяту.

Вдруг раздался долгий, протяжный звук. Он был настолько неожиданным, что кони встревоженно замерли, навострив уши. Звук зарождался где-то у кромки леса и тянулся, широко разливаясь в небесной дымке. Это трубил сохатый волхва Измора. Острая, страшная боль скрутила джихангира, бросила лицом на шею Ордоса. Ледяной пот выступил на лбу и покатился тяжелыми каплями в глаза. Сквозь эту мутную влагу младший темник увидел, как тяжелый листовидный наконечник копья неумолимо приближается, но сделать уже ничего не мог.

Взрыв горячей боли чуть ниже ребер. Копье воеводы Меркурия, направленное рукой Голяты, ударило между пластинами панциря, вспороло кожаный доспех и увязло глубоко в теле. Хайду последним усилием воли занес меч и рубанул, направляя клинок чуть выше ворота. Удар был точным. Шлем с султаном полетел на землю, а белокурая голова Голяты, отделившись от туловища, упала между лукой седла и конской шеей. Приемный сын смоленского воеводы рухнул на гриву, и фонтан крови залил иссиня-черные волны. Отрубленная голова осталась под телом погибшего отрока. Черныш, волоча узду по земле, побрел в сторону городских ворот, а белый Ордос поскакал с тяжело раненным хозяином к юрте китайского лекаря Чжой-линя.

Монгольские воины подхватили Хайду на руки и внесли в юрту.

— Оставьте нас. Чжой-линь, вот и всё. Теперь я могу войти в чертоги Вечного Синего Неба.

— Я могу попытаться спасти тебя, мой повелитель.

— Для чего? Чтобы степь узнала, как урусский отрок продырявил отцовским копьем начальника пятитысячного монгольского войска?! Посмотри, что делают урусы? Отсюда хорошо видно.

Чжой-линь откинул полог и вгляделся вдаль.

— Они уходят под защиту стен, мой повелитель.

— А Хуцзир?

— Ему заломил руку человек с огромными плечами и гонит впереди себя.

— Так. Хорошо. Поделом ему.

— Какие будут приказания?

— Я хочу умереть, Чжой-линь. И ты знаешь, старый врачеватель, я рад, что Смоленск не придется грабить.

— Я не понимаю тебя, повелитель. В поединке ты одержал верх.

— Нет. Победил я или нет — решать только мне. Монголы должны уйти. И, поверь мне, Чжой-линь, я знаю, что говорю. Для степного племени я сделаю гораздо больше этим поступком, чем если возьму город и растворю еще часть своего народа в чужой крови.

— Ты рассуждаешь не как монгол, а как мудрый китаец.

— Спасибо. Это для меня высокая похвала.

— А что с послами?

— Убивать послов нельзя — это нарушение закона. Нужно обязательно передать мои слова урусам. Во всяком случае, в своем доме или в своей юрте. Иначе хан пришлет новое войско, чтобы покарать преступников.

— А разве нет повода, чтобы прислать войско? Смоляне же подняли оружие?

— Нет. Я написал в письме для хана, что мы схлестнулись не со смоленской армией, а с крупными ватагами местных лесных разбойников. Смоленск тут ни при чем.

— Я понял тебя. Обязательно передам. А сейчас позволь заняться твоей раной.

— Ни к чему. У тебя есть зелье, Чжой-линь? Только постарайся найти быстродействующее и безболезненное. Я и так натерпелся боли. Когда мое сердце остановится и дыхание прекратится, ты выйдешь к монголам и объявишь мою волю. Скажешь им: Хайду приказал уходить. Они уже знают, кто должен занять мое место, об этом я позаботился еще вчера. Все, Чжой-линь, теперь воскури благовония и дай мне яду.

Тело младшего темника Хайду, по его последней просьбе, было в тот же день предано огню, а прах рассеян над смоленским полем перед крепостными стенами.

Спустя сутки после того, как поредевшее войско монголов снялось с места и ушло на восток, городские ворота Смоленска вновь распахнулись. Хуцзир и еще два нойона, молотя пятками по бокам коней, пустились догонять далеко ушедших своих. Сотник Валун на коне воеводы Меркурия, взяв с собой пятерых гридней, помчался по следу. На самом краю смоленских владений сотник настиг Хуцзира и ударом меча разрубил от шеи до седла.

Только по прошествии четверти века Смоленск войдет в улус Золотой Орды, став частью Великой империи монголов.

Позже за ратный подвиг Меркурия назовут заступником и покровителем города, а церковь причислит его к лику святых. Шлем, копье и сандалии будут храниться в Успенском соборе. Каждый год в конце ноября смоляне будут отмечать праздник Меркурия. От храма Успения пойдет крестный ход до Молоховских ворот, напротив которых и поставят знак в честь святого.