Кроме того, Амон понимал, хотя и не счел нужным поставить в известность шефа полиции, что снабжать лагерь на Липовой продуктами в соответствии с тем минимумом, который предписывался директивами генерала Пола, вовсе не обязательно.

Амон, стрелявший в людей с порога дома, не сомневался в существовании официальной точки зрения, подразумевающей, что определенный уровень истощения должен иметь место в Плачуве. Он уже спускал некоторую часть пищевого рациона на рынке в Кракове через своего агента, еврея Вилека Чиловича, поддерживавшего связи с управляющими предприятий, купцами и даже с ресторанами в Кракове.

Доктор Александр Биберштейн, ныне сам узник Плачува, подсчитал, что ежедневный рацион в лагере колебался в пределах от семисот до тысячи калорий в день. К завтраку заключенные получали пол-литра черного «эрзац-кофе», отдающего желудевой горечью, и кусок хлеба грубого помола весом сто семьдесят пять граммов – восьмую часть круглой буханки, которую дежурный каждый день приносил в барак из пекарни. «Кому этот кусок? А кому этот кусок?» В полдень полагался суп – морковка, свекла, заменитель саго. Порой он бывал чуть погуще, день на день не приходился. Пища чуть получше прибывала в лагерь с рабочими партиями, которые возвращались каждый вечер. Под курткой можно было спрятать маленького цыпленка, французскую булку засунуть в штанину. Однако Амон старался предотвратить контрабанду, заставляя охрану обыскивать каждую рабочую партию, которая в сумерках выстраивалась перед административным корпусом. Он не хотел, чтобы посторонние факторы мешали естественному истощению контингента. Пресекал он и дуновения идеологических ветров, которые могли бы помешать его сделкам, проворачиваемым через Чиловича. Он считал, что если Оскар в самом деле заберет тысячу евреев, то пусть уж кормит их за свой собственный счет, не рассчитывая на регулярную поставку припасов со складов Плачува.

Этой весной Оскару пришлось переговорить не только с шефом краковской полиции. Прогуливаясь по двору, он прикидывал, как убедить соседей. Между двумя щелястыми хижинами, сооруженными из пиломатериалов Иеретца, он направился к заводу радиаторов, которым управлял Курт Ходерман. У того работала целая куча поляков и примерно сто заключенных из Плачува. С другой стороны находилась упаковочная фабрика Иеретца, с немецким инженером Кунпастом в роли управляющего. Поскольку обитатели Плачува составляли незначительное количество их штата, и тот и другой восприняли идею Шиндлера без особого энтузиазма, но и не возражали против нее. Ибо Оскар все же предлагал разумные вещи: разместить их рабочих-евреев в пятидесяти метрах от работы, а не в пяти километрах.

Расставшись с соседями, Оскар направился к инженеру Шмелевски из управления хозяйством гарнизона, которое располагалось в нескольких улицах отсюда. На него тоже работал отряд заключенных из Плачува. Возражений у Шмелевски Шиндлер не встретил. Его имя, а также Кунпаст и Ходерман были упомянуты в приложении к документам, которые Шиндлер представил на Поморскую.

Наблюдатели из СС посетили «Эмалию», дабы проконсультироваться с топографом Штейнхаузером, старым приятелем Оскара. Слушая его разъяснения, они с серьезным видом осматривали участок, задавая вопросы о дренаже. Затем Оскар пригласил их в свой кабинет на чашку утреннего кофе с коньяком, после чего все разошлись, дружески расположенные друг к другу. Через несколько дней прошение об организации дополнительного трудового лагеря на заднем дворе предприятия было удовлетворено.

В этом году ДЭФ получила доход в 15 миллионов восемьсот тысяч рейхсмарок. Можно предположить, что Оскар выложил за стройматериалы для лагеря не меньше трехсот тысяч рейхсмарок; переплата была ощутимой, но не смертельной. Истина же заключалась в том, что он только начал платить.

Оскар обратился с просьбой в Bauleitung (строительный отдел в Плачуве) с просьбой отрядить ему в помощь молодого инженера Адама Гарде. Тот работал на возведении бараков в лагере Амона, но, оставив инструкции для строителей, под персональной охраной он отправился из Плачува на Липовую, чтобы контролировать возведение лагеря на территории фабрики герра Шиндлера. Когда он впервые оказался на месте, то обнаружил два примитивных барака, в которых находили приют около четырехсот заключенных. Вокруг ограды прохаживалась охрана СС, но заключенные рассказали Гарде, что герр Шиндлер не пускает эсэсовцев за ограждение и на территорию завода, не считая, конечно, тех случаев, когда с инспекцией сюда являются высокие чины. Герр Шиндлер, рассказали они, постоянно подпаивает небольшой гарнизон СС у «Эмалии» – и те просто счастливы нести караул здесь. Однако заключенные с трудом размещались в шатких строениях, мужчины и женщины находились вместе. Они уже стали называть себя Schindlerjuden, благодаря судьбу, которая им послала этого человека.

Они по-прежнему копали примитивные выгребные ямы, запах которых чувствовался уже на проходной, а мылись под колонкой во дворе фабрики.

Оскар попросил Адама Гарде подняться в контору и бросить взгляд на чертеж.

Шесть бараков примерно на тысячу двести человек. В одном конце – кухня, а казармы СС – Шиндлер временно расположил их на территории предприятия – у заграждения в другом конце.

– Я хочу поставить первоклассную душевую и большую прачечную, – сказал Оскар. – У меня есть сварщики, которые по вашим указаниям сделают все, что угодно.

– Тиф, – криво усмехаясь, проворчал он. – Никому из нас не нужен тиф. В Плачуве есть только вошебойка. А мы собираемся кипятить одежду.

Теперь Адам Гарде с удовольствием каждое утро отправлялся на Липовую. Двое дипломированных инженеров уже подверглись расправе в Плачуве, но на ДЭФе специалист по-прежнему еще считался специалистом.

Как-то утром, когда он в сопровождении охранника шагал по улице Велички, откуда-то возник черный лимузин, который остановился перед их носом. Из него вышел унтерштурмфюрер Гет и вперил в Адама немигающий взгляд. – Итак, охранник для одного заключенного, – проронил он. – Что это значит?

Украинец доложил герру коменданту, что у него есть приказ каждое утро сопровождать данного заключенного на «Эмалию» герра Оскара Шиндлера. Оба они, и украинец, и Гарде, надеялись, что упоминание имени Шиндлера обезопасит их.

– Один охранник, один заключенный? – снова переспросил комендант, но вдруг успокоился и вернулся в машину, не попытавшись разрешить ситуацию более радикальным образом.

Позже, днем, Гет вызвал к себе Вилека Чиловича, который, кроме того, что был личным агентом Гета, числился также шефом еврейской лагерной полиции – или «пожарником», как их называли. Симха Спира, в недавнем прошлом – Наполеон гетто, продолжал жить на его территории, наблюдая за розысками и раскопками спрятанных камней, золота и денег, когда-то принадлежавших тем людям, чей пепел ныне был рассыпан среди сосновых игл Бельзеца. В Плачуве Спира не пользовался влиянием, ибо за тюремной оградой вся власть принадлежала Чиловичу. Никто не знал, где ее истоки. Может, Вилли Кунде замолвил за него словечко. А может, и сам комендант, присмотревшись к Чиловичу, оценил его «деловые качества». Как бы там ни было, Чилович стал командиром пожарников в Плачуве, для поддержания авторитета которых в этом убогом царстве им было позволено носить специальные фуражки и нарукавные повязки.