– Герр Анкельбах, – сказал он инспектору. – Я готов отправиться туда, куда меня пошлют, но моя жена не сможет вынести все эти ужасы и насилие…

Вулкану, его жене и сыну была предоставлена возможность провести этот страшный день в полицейском участке под присмотром знакомого из OD. Герр Анкельбах обещал в течение дня явиться и лично препроводить их в целости и сохранности в Плачув.

Так что с самого утра они расположились в маленькой комнатке в стенах участка. Ожидание здесь казалось не столь тягостным, порой им казалось, что они у себя на кухне. Мальчик то пугался, то, утомленный, засыпал, а жена не переставала шепотом укорять Вулкана: где же этот Анкельбах? Да явится ли он вообще? О, эти люди, что за люди!

В первой половине дня Анкельбах в самом деле явился, заскочив в участок, чтобы посетить туалет и попить кофе. Вулкан, выйдя из кабинета, в котором сидел в ожидании, увидел Анкельбаха в таком виде, в котором никогда прежде не встречал: облаченный в мундир унтер-офицера СС, он курил и непринужденно болтал с другими эсэсовцами. Одной рукой держа кружку, из которой жадно отхлебывал кофе, он то и дело глубоко затягивался сигаретой или, отложив ее, отрывал куски хлеба, в то же время не снимая левой руки с автомата, который подобно отдыхающему животному лежал рядом с ним на столе; темные потоки крови виднелись у него на груди форменной рубашки.

Анкельбах недоуменно уставился на Вулкана – он не узнал ювелира. Вулкан сразу же понял, что Анкельбах не отказался от сделки, он просто забыл о ней. Этот человек был пьян, и не только от алкоголя. Если Вулкан обратится к нему, он просто ничего не поймет. А может, случится и что-то гораздо худшее…

Отказавшись от своего намерения поговорить с Анкельбахом, Вулкан вернулся к жене. Она продолжала ворчать: «Почему ты не поговорил с ним? Я сама обращусь к нему, если он еще здесь!» Но вдруг она увидела, какими глазами Вулкан смотрит на нее, и прижалась щекой к двери, заглядывая через щелку в соседнюю комнату. Анкельбах уже собирался уходить. Она увидела незнакомую форму и кровь неизвестных ей торговцев и их жен, которой была залита эта форма…

Подавив вскрик, она вернулась на свое место и молча села.

Как и ее муж, она впала в отчаяние, для которого были все основания. Но скоро знакомый еврейский полицейский сказал им, что всех их, кто из службы порядка, кроме преторианцев Спиры, к шести вечера выведут из гетто и по улице Велички отправят в Плачув. И он позаботится, чтобы семью Вулкана погрузили на одну из машин.

После того как сгустились сумерки и Пфефферберг миновал Вегерскую, после того как последняя группа заключенных собралась у ворот на площади в Подгоже, а доктор X. и его жена пробирались в восточную часть города – в компании и под защитой пьяных поляков; в то время, когда группы зондеркоманды отдыхали и перекуривали перед последним обходом домов, к дверям полицейского участка подъехали два фургона на конской тяге. Семья Вулкана с помощью знакомого полицейского нашла убежище под грудами коробок с бумагами и тюками одежды. Симха Спиру и его компанию нигде не было видно – то ли они были заняты кровавыми делами на улицах, то ли пили кофе в компании эсэсовцев, радуясь тому, что система продолжает испытывать в них нужду.

Но прежде чем фургон выехал за ворота гетто, Вулкан, распластанный на полу, услышал шквал автоматных очередей и пистолетных выстрелов, раздававшихся на всех улицах, которые оставались позади. Это значило, что Амон Гет и Вилли Хаас, Альберт Хайар, Хорст Пиларцик и несколько сотен других поливали огнем чердачные перекрытия, ложные потолки и стены, погреба и ниши, расстреливая тех, кто весь день пытался хранить спасительное молчание.

В течение ночи таким образом было обнаружено больше четырех тысяч человек, и все они были расстреляны прямо на улицах. В течение последующих двух дней их тела на открытых платформах свозили в Плачув, где им предстояло быть захороненными в двух общих могилах в лесопосадках на окраине нового лагеря.

Мы не смогли узнать, в каком душевном состоянии Оскар провел день 13 марта – последний и самый страшный день гетто.

Но к тому времени, когда охрана доставила его рабочих из Плачува, он уже был в состоянии собрать данные и факты, чтобы передать их доктору Седлачеку во время очередного визита дантиста. От заключенных из Zwangsarbeitslager Плачув – как его окрестили чиновники из СС – он узнал, что в его пределах царят отнюдь не законы здравого смысла. Гет как-то разразился таким взрывом ярости, что позволил охране избить техника Зигмунда Грюнберга до бессознательного состояния, его с таким опозданием доставили в клинику рядом с женским лагерем, что его смерть была неизбежной. От заключенных, которые днем поглощали на ДЭФе свой сытный суп, Оскар услышал, что Плачув используется не просто как рабочий лагерь, но и с не меньшим успехом – как место казней. Однако, хотя слышали о них все, свидетелями их были лишь несколько человек.

Например, М.[5], который до войны имел в Кракове контору по отделке домов. В первые же дни существования лагеря он получил указание заняться отделкой помещений для СС – несколько небольших сельских домиков на краю поляны в северной части лагеря. Как и любой человек, имевший определенную ценность для немцев, он обладал несколько большей свободой передвижений. Как-то весенним днем он направлялся от виллы унтерштурмфюрера Леона Йона по тропке к холму Чуйова Гурка, на вершине которого стоял австрийский форт. Едва он собрался спуститься по склону на фабричный двор, ему пришлось остановиться, чтобы пропустить мимо несколько армейских грузовиков. М. заметил под брезентовыми пологами кузовов женщин, охраняемых украинцами в полевых комбинезонах. Спрятавшись за штабелем бревен, он успел мельком увидеть, как женщин скидывали с машин и гнали внутрь форта, а они отказывались снимать с себя одежду. Человеком, выкрикивавшим приказы, был эсэсовец Эдмунд Строевски. Украинцы-рядовые подгоняли женщин, избивая их плетками. М. понял, что это еврейки. Потом он узнал, что так оно и было, это были женщины из богатых семей с документами об арийском происхождении. Их доставили сюда из тюрьмы Монтелюпич. Некоторые плакали, а другие молчали, словно не хотели доставлять удовольствие истязавшим их палачам-украинцам. Одна из них затянула «Шма Исраэль»[6], и остальные подхватили. Их голоса мощно вознеслись над холмом, словно эти девушки, которые еще до вчерашнего дня считались чистокровными арийками, вдруг скинули со своих плеч груз притворства, обрели свободу бросить в лицо Строевскому и украинцам: да, мы другой крови!

Они стояли тесно прижавшись друг к другу, и все были расстреляны выстрелами в упор.

Ночью украинцы погрузили трупы на тележки и закопали в лесу у дальнего склона горки.

Обитатели лагеря внизу также слышали звуки выстрелов в ходе этой первой экзекуции, после которой холм получил богохульное название «Х…вая горка». Кое-кто пытался убеждать себя, что там, наверху, были расстреляны партизаны, несгибаемые марксисты или сумасшедшие националисты. Их не касается, что происходит там, наверху! Если вы повинуетесь приказам и распорядку дня в пределах колючей проволоки – вы там никогда не окажетесь!