— Он верит в себя.

С этими словами норвежец отвернулся и натянул на голову плащ, давая понять, что разговор окончен.

Причудливый зеленоватый рассвет застал их, полусонных и вялых, подле хорошо отдохнувших лошадей. Лес источал прохладное благоухание — точь-в-точь как настоявшийся в погребе мед. Но как ни сильно пахли омытые росой и согретые весной земля, и мхи, и листья, все эти деликатные источники обонятельных восприятий забивались плотным запахом сыромятной кожи седел. Теперь уже пятеро всадников в развевающихся плащах скакали по зеленым холмам Ютландии. Низкое небо Северного моря иной раз озарялось молнией и разражалось далеким громом. В воздухе запахло надвигающимся дождем.

— Нок!!![50] — услышали они вопль, прежде чем поднялись на холм и увидели, в чем дело.

Там стоял высокий одинокий каменный столб. К нему за скрученные сзади руки на длинной веревке была привязана девушка. Это она истошно орала «ин» или «икь»[51], когда четверо мужчин бросали в нее камнями, а если их снаряды попадали в цель, женщина кричала от боли безо всяких слов. Она металась на веревке со связанными руками, будучи не в состоянии закрыться, а мужчины метко кидали в нее камни, всякий раз бранясь, когда промахивались.

— По-бабьи жить — по-бабьи выть. Мы не должны вмешиваться, — предупредил всех Сигурд Эйриксон. — Нам надо ехать дальше.

— У нас на Руси мимо такого не проезжают, — возразил ему Добрыня Резанович.

— Ты прав, — ответил ему норвежец и пятками толкнул своего коня вперед.

Когда они подъехали ближе, то увидели, что истязателей не четверо, а пятеро. Еще один пожилой мужик сидел на коленях среди камнеметов, и это именно ему девушка кричала «no-o-o-ok!!!». Она была в длинной грязной тунике из конопляной дерюги, ее голые ноги и руки были покрыты кровавыми ссадинами. На правой щеке кровоточила рана.

— И-и-и-икь, — обессилено простонала девушка и опустилась на колени, свесив до земли рыжие локоны растрепанных волос. Она смирилась с предстоящей смертью.

Один из ее истязателей — молодой здоровенный детина в кожаной куртке, какую надевают под металлический доспех, — обернулся, услышав топот копыт. Торгисль вырвался на белом коне вперед: бывший гладиатор вспомнил, как его много лет убивали, точно так же привязав к столбу. Он осадил жеребца метров за пятьдесят от места казни и спешился.

Палачи прекратили избиение камнями и почти синхронно пошли в сторону Торгисля, положив левые руки на рукояти мечей, закрепленных на поясах. Рядом с конем Торгисля остановились и другие его спутники.

— Отпустите ее! — потребовал Торгисль.

— Отвали, а не то тоже получишь! — огрызнулся дюжий коротко стриженный молодец без усов и бороды.

Девушка, почувствовав, что убивать ее перестали, посмела приподнять голову. Пряди волос тотчас прилипли к рваной ране на правой щеке.

Торгисль, не обращая внимания на угрозу, прошел мимо ката, явно намереваясь освободить едва не казненную девушку. Со звериным рыком молодой дан выхватил меч и сильно замахнулся, намереваясь разрубить норвежца сзади от плеча до штанов. Но Торгисль, вытащив свой меч испанским хватом, блокировал удар нападавшего клинком, а потом тяжелым набалдашником рукояти сокрушил левую височную кость молодого дана. Тот рухнул, потеряв сознание.

Велига, преодолев слабый блок мечом, вонзил клюв своего боевого молота прямо в грудь еще одному палачу. Сигурд, дождавшись замаха, проткнул своим мечом живот третьего нападавшего и протолкнул лезвие по самую рукоять. Затем поднырнул под меч врага и плечом толкнул раненого на землю. Дан не успел даже вскрикнуть: норвежец разрубил его голову пополам.

Добрыня, держа двумя руками огромный топор, ушел в сторону от удара мечом сверху, а когда четвертый палач неизбежно наклонился, следуя по траектории своего меча, древлянин сильно ткнул его снизу вверх, разрубив нижнюю челюсть. Палач упал лицом вниз, и топор Добрыни вонзился в его спину.

Князь Владимир все это время держал поводы пяти лошадей, чтобы животные не разбежались. Торгисль наклонился к поверженному дану, вытащил у того из-за пояса небольшой нож и направился к каменному столбу с привязанной девушкой. Сзади него поднялся на четвереньки недобитый дан. Сигурд воткнул кинжал недобитку в левый бок, провернув для надежности внутри живота вонзенным клинком. Палач рыкнул и умер.

Торгисль подошел к рыдающей девушке, разрезал веревку на ее руках и, бросив нож к ее коленям, пошел назад, к лошадям. Девушка схватила нож и кинулась к пятому пожилому дану, безмолвно сидящему все это время на коленях метрах в десяти от нее. Она всадила нож в его толстенное брюхо, потом еще раз, и еще, и еще.

— Э! Э! Э! — Велига попробовал оттащить рыжую бестию от терзаемого трупа, она отмахнулась от него ножом и располосовала чубатому скулу.

— Ах ты ж сука! — выругался полянин и прямым ударом в лицо нокаутировал девушку.

Он потрогал глубокую рану под левым глазом, осерчал еще больше и хотел добить спасенную клевцом, но подоспевший Торгисль мечом отвел фатальный удар хищно изогнутого острого клюва:

— Она моя!

— А! Ну, да! Забирай, — взял себя в руки чубатый полянин и пошел потрошить сумы убитых палачей на предмет съестного.

Торгисль полил из небольшой кожаной фляжки окровавленное лицо девушки, а когда она очнулась, дал ей допить остатки.

— Как тебя зовут? — спросил он свою спасенную.

— Улита, — ответила та, сглатывая воду вперемежку с кровью, сочащуюся у нее из разбитого носа.

— Странное имя какое-то, — удивился Торгисль.

— Христианское… я христианка, — пояснила Улита, готовая к тому, что ее опять примутся за это убивать.

— За что вас, христиан, так все ненавидят? — спросил норвежец.

— А за что же их любить, Тор? — воскликнул подошедший Добрыня. — Вот сам посуди: собрался я в гости к Сигурду. У того жена и двое детишек…

Серые глаза его светились энтузиазмом. Добрыня несколько форсировал голос, словно обращался к задним рядам построенной дружины. Этот сорокадвухлетний шатен был в полной мере наделен живостью ума и речи, которые придавали особого колорита говору волынского весельчака.

— Детишек двое у тебя, Сигурд?! — крикнул толстяк воеводе, осматривающему окрестности в поисках лошадей убитых данов.

— Двое, — отозвался воевода. — Только они давно уже не детишки, а девки на выданье.

— Неважно, — продолжил Добрыня. — Иду я в гости к Сигурду, сколько подарков надо нести с собой?

— Сколько? — переспросил Торгисль.

— Пять подарков: Сигурду, его жене Ингеборге, по одному дочкам и еще один подарок богу домашнего очага, Роду по-нашему, — пояснил древлянин. — Идешь в гости, хоть цветочек по дороге Роду сорви, хоть яблочко принеси, жалко тебе, что ли, яблочка-то? А христиане никаких богов, кроме своего Распятого, не признают и ничего домовому не принесут…