Сигурд высмотрел датских коней и, коротко свистнув, чтобы привлечь внимание Велиги, послал того за лошадьми. А сам тоже подошел ко все еще сидящей на земле Улите.

— Ты вот в дом к славянину вошел, что нужно сделать? — спросил Добрыня то ли у Торгисля, то ли у Сигурда.

— Что? — спросил Торгисль.

— К печи подошел, руки приложил, не важно — тепло на улице или мороз. Так ты с пращурами моими поздоровался, уважил весь мой род, значит, — пояснил Добрыня. — А христианин зайдет, крестом себя вот эдак обмахнет, — Добрыня перекрестился левой рукой, — а с Родом не поздоровкается. И вот если я пришел в дом к Сигурду и домовому ничего не пожертвовал, мне-то не страшно. Я от него через дорогу, да через порог живу, меня мой Род хранит. А у воеводы потом телка околеет или дочка охромеет. Он-то богов своих уважает, а они сердятся. Почему? Из-за меня, стало быть, они его наказывают. Вот почему христиан так не любят. Не за то, что они Христу своему молятся, а за то, что наших богов не уважают, а те гнев свой на нас обращают. Понятно теперь?

— Так было дело? — спросил Торгисль у девушки.

Та кивнула.

— Во фрайдей, день жертвоприношений богу Фраю, я отказалась это сделать, и дядя привел меня сюда на казнь, — пояснила Улита.

— Так это ты дядю своего убила? — догадался потрясенный Добрыня.

— Да! — призналась девушка и горько заплакала.

— Ты знаешь дорогу в Еллинг? — спросил воевода рыдающую Улиту.

Та снова кивнула головой, не в силах хоть что-то произнести, но потом все же взяла себя в руки:

— День пути отсюда, на опушке леса у подножья гор есть рунический камень, он укажет путь к нашему христианскому королю Харальду Синезубому.

— Поедешь с нами! — приказал воевода. — Торгисль, она твоя добыча, вот ты за ней и присматривай! Сними для нее с мертвеца какие-нибудь штаны помельче, а то с голыми ногами она далеко не уедет.

Улита сама выбрала себе одежду с убитых, потом зашла за коней, чтобы переодеться. Перед молоденьким коноводом она безо всякого стеснения сняла с себя грязную, как мешок из-под картошки, тунику с прорехами. Солнце отражалось от ее ослепительно белой кожи с рыжими веснушками на плечах. Юный Владимир не мог оторвать глаз от роскошных грудей с большими розовыми ареалами плоских сосцов и рыжей щетки на женском лоне.

— Решил меня поиметь? — заметила его нескромный взгляд девушка, натягивая штаны и подпрыгивая. Ее груди тоже подпрыгивали. — Я уверена, что решил.

— Я — новгородский князь Владимир, сын великого князя киевского Святослава Игоревича, — представился юноша.

— Какого хрена ты тут делаешь, принц? — спросила Улита.

— Тебе следует говорить со мной с большим уважением! — не ответил на ее вопрос Владимир.

— Уважение? — переспросила датчанка. — Хочешь чьего-то уважения, заслужи его. Хочешь моего уважения, будь сильнее, чем кажешься!

Она поравнялась с его конем и спросила:

— Почему тебя называют Владимир Ясно Солнышко?

— Потому что я за такие глупые вопросы на кол сажаю! Ясно, солнышко?!

У ближайшего озерца они остановились напоить лошадей и самим наполнить фляги. Перекусили под раскидистыми деревьями, пожевав вяленого конского мяса и запив завтрак вересковым медом. Торгисль отошел в сторонку умыться. Улита нерешительно подкралась к обнаженному по пояс Торгислю, рассматривая бесчисленные шрамы на его теле.

— Странное все-таки у тебя имя, Улита, — сказал Торгисль, заметив, что девушка к нему тянется.

— Так звали святую христианку, — пояснила рыжая, трогая пальцами засохшую кровяную корку на своей правой щеке. — Шрам, наверное, останется…

— Эта христианская святая твоя родственница? — уточнил Торгисль.

— Нет, она давно жила в Византии, в городе Икония. Ее крестил апостол Варнава, а его потом забили камнями. Опасаясь такой же участи, Улита с маленьким ребенком переехала в Тарс, но их и там замучили до смерти, — рассказывала датчанка и посматривала, как играют мускулы норвежца, когда тот одевается и прилаживает на ремнях амуницию.

Тот покопался в своих вещах и достал свирель, когда-то оброненную мальчиком на берегу, где причалил их драккар.

— Вот, возьми, — вручил норвежец деревянную дудочку датчанке.

Она недоуменно взяла музыкальный инструмент в руки.

— В нее дуют, — пояснил Торгисль.

Улита смущенно улыбнулась и посмотрела на него тем самым взглядом, который потом не дает мужчинам уснуть по ночам. Раздался призывный свист воеводы Сигурда, означающий «Привал окончен».

Ведомые рыжей датчанкой, путники скакали дальше по песчаным дюнам — в вересковые пустоши, предгорья Ютландии, на меловые откосы, в леса. Туда, где скалистые горы, где спят облака, где в поисках корма сквозь вереск густой пробираются куропатки. А сколько весной тут оттенков зелени — не счесть! Тут и изумруд, и малахит, и нежная зелень утренней зари, и кремовая зелень можжевеловых побегов. Все это инкрустировано радугой листьев вереска, которые бывают не только зелеными, но и серебристыми, желтыми, бронзовыми, оранжевыми, красными и коричневыми.

— Красиво у нас, правда? — крикнула раскрасневшаяся от скачки Улита, обращаясь к Торгислю Молчуну.

Тот кивнул головой, не раскрывая рта.

— Бог создал сперва Ютландию, а потом уже рай, взяв Ютландию за образец! — заявила датчанка.

Глядя на великолепные девственные луга, радующие глаз своими нежными цветами, Торгисль сам себе признался, что Улита стала для него одним из секретов вересковой пустоши, считающейся хранилищем древних тайн и обителью мистических существ.

В низкорослом лесу с кривыми цепкими деревьями они спешились. Смеркалось, и Велига предложил:

— Лучше бы мы подождали, когда луна нас направит.

— По собственной глупости часто считаешь других дураками! — одернул его Добрыня.

В этот момент Сигурд предостерегающе поднял руку и спросил:

— Слышите?

Все стали напряженно вслушиваться в шум ветра и звуки трущихся друг о друга сухих ветвей и колышущегося бурьяна. Ничего особенного слышно не было, но Сигурд все же распорядился:

— Вы двое, — обратился он к Владимиру и Улите. — Держите коней и оставайтесь на месте. Остальные за мной!

Все взяли оружие наизготовку и стали передвигаться боевым шагом — не теряя равновесия и внимательно поглядывая по сторонам. Последним шел Добрыня, он-то и заметил краем глаза, как сзади него кто-то бесшумно проскользнул. Добрыня резко обернулся, готовый сокрушать своим топором невидимых врагов, но… никого не было.

Торгисль пригнулся, выставив вперед руки с мечом и кинжалом. Он шел очень медленно, постоянно поворачиваясь в разные стороны, но вечерний туман густо струился между деревьями, которые отбрасывали первые лунные тени, и из всего этого вырисовывались обманчивые силуэты враждебных троллей.