Максимум, который смог выдавить из себя суд, звучал совсем не страшно: «Из совокупности вышеизложенных доказательств следует, что подсудимые принимали активное участие в деятельности КПЛ (КПСС) — организации, целью которой было нарушить основанный на Конституции государственный и общественный строй, ограничить права суверенного литовского государства».

Оставалась еще радиопередача, хотя конвертировать в статью Уголовного кодекса тот факт, что в ней должно было прозвучать поздравление от экс-первого секретаря Компартии Миколаса Бурокявичюса, явно не получилось бы даже у литовского суда.

«Большая часть текста, подготовленная для радиотрансляции, явно враждебна Литовской Республике, однако уголовная ответственность за пропаганду такого характера действующим законодательством не предусматривается», — признал суд, сухо добавив, что песню Бориса Гунько «Слушай, товарищ!», которую там планировали включить и которая призывает к вооруженной борьбе («Сам создавай боевые отряды, сам защищай свой завод»), считать публичным призывом к нарушению суверенитета Литвы все-таки нельзя.

Во избежание кривотолков приведу текст этой песни полностью:

…Очень неплохой, кстати говоря, был поэт. Многие его стихи в начале 90-х казались атавизмом. А теперь кажутся пророчеством.

Ненависть, вспыхнувшая по отношению к чужим, была предсказуемой и понятной. Разжечь ее было просто — стоило лишь чиркнуть зажигалкой национализма, и она уверенно горела ровным огнем, который легко перескакивал с Иванова на Кучерова, с Шорохова на Орлова или с Дзагоева на Смоткина.

По большому счету «освобожденным от имперских оков» победителям было все равно, кого ненавидеть, потому что речь шла о представителях русского мира.

Совсем другое дело — ненависть к своим, тем литовцам, которые оказались лучше и успешнее в системе координат, называемой Советским Союзом.

Люди, о которых рассказывается в этой главе, в любой другой ситуации могли стать гордостью и славой маленькой балтийской страны, и без того небогатой на имена и судьбы.

Но не стали.

Мера наказания для них была назначена высшая — лишение Родины.

Если кто и принял на себя основной удар — так это он, полковник Советской армии Эдмундас Касперавичюс, не побоявшийся стать ведущим «красного» литовского телевидения, которое начало вещать из освобожденных помещений телерадиоцентра через несколько дней после событий 13 января 1991 года и оставалось в эфире несколько месяцев вплоть до августовского путча. Сложно даже предположить, в скольких тысячах домов в адрес этого человека каждый вечер посылались проклятия. Но он все равно с чисто литовским упрямством садился каждый вечер за дикторский стол.

Воздалось по заслугам — созданное при его помощи телевидение стали звать «каспервидением».

Геометрия судьбы

— Я всем говорю, что был «запланирован» в честь освобождения Литвы от немцев. Тогда отец женился на маме, которая работала служанкой у гораздо более богатой бабушки, матери моего отца, и жила в соседней деревне. Ходила в лес, где прятался отец, приносила ему еду, и когда стало ясно, что война закончилась, они поженились. В марте 1945-го родился я.

За год до моего рождения дедушка по линии папы был расстрелян немцами. Отец в первую же ночь войны попал в плен — литовцев, как надежных людей, начали привлекать для прочесывания лесов и охраны мостов. По сути дела, отец служил немцам. Но когда, будучи в плену, он узнал, что расстреляли его отца, добился, чтобы его отпустили домой попрощаться. А узнав, что расстреляли ни за что, по наговору, в плен больше не вернулся. Прятался в лесу до тех пор, пока в 1944-м Литву не начала очищать Красная Армия.

Эдмундас Касперавичюс был лицом и голосом «красного» телевидения, отвоеванного у «саюдистов». Фото Г. Сапожниковой.

— Так кто все-таки был героями в вашей семейной истории — «лесные братья» или советские солдаты?

— По-моему, отец и сам не знал, кто прав, кто не прав. Очень тяжелое было время! Я сам не разобрался в этом вопросе, потому что был маленьким.

— Как же вы тогда оказались в Советской армии, к которой ваша семья не испытывала особых симпатий?

— Если отвечать с долей юмора, то на это есть две причины. Во-первых, потому что сердце моего папы оказалось мягче, чем сердце соседа. И во-вторых — потому что 10 апреля 1961 года, во вторник, я не знал геометрию. На самом деле было так: в нашей деревне продавался маленький аккордеончик, и мы с другом побежали уговаривать родителей его купить. Я уговорил своего отца быстрее, чем друг. И мы купили за пять рублей аккордеон, я научился играть и даже начал сам сочинять музыку. Это услышал композитор Бальсис и заставил родителей отдать меня в музыкальную школу в Таураге. Так я попал в город. Если бы не попал, не узнал бы про военкомат. Однажды, в 11-м классе, зная, что меня точно вызовут к доске, я искал способ, как смыться с геометрии. И вдруг мой дружок по парте, Альмутас Думчюс, говорит, что идет в военкомат — туда приглашают всех, кто хочет поступать в военное училище. Ура, говорю, — это выход! Побежал к классному руководителю. Она говорит: ты что, дурак? Но я все равно убежал, рассчитывая пересидеть урок под кустиком, — и тут вдруг идет директор школы. Чего здесь делаешь? Ах, в военкомат идешь? Ну так иди! Пришлось идти — и офицер записал мою фамилию. Я начал сдавать экзамены, как следует не зная русского языка. А еще говорят, что была русификация… Нет, мы все предметы учили на литовском, и мне, литовцу, разрешили сдавать экзамен по математике на родном языке.