— Вы помните, как для вас начинался 1991 год?

— Мы начали политическую забастовку, встал весь Вильнюс. И тогда председатель президиума Верховного Совета Литовской ССР Витаутас Астраускас пригласил делегацию нашего движения к себе, пообещав навести в республике порядок. Мы поддались на этот обман, забастовку прекратили, в результате наше движение на корню задавили. В январе 1991-го, когда уже совсем было невмоготу, по приказу из Москвы в Вильнюс ввели танки. А мы о том, что готовится, даже и не знали! Мы бастовали. Три дня бастовали — ни от кого ни ответа, ни привета… Поезда в Вильнюс не ходили. Приходили жаловаться иностранцы: что вы творите, в вагонах даже туалеты закрыты! А мы им — говорим: «Вы поддерживаете националистов, вот и идите к ним в квартиры, пусть дадут вам сходить в туалет. Мы не хотим отделяться от Советского Союза, а вы вместе с ними отделяйтесь!» На четвертый день забастовки, это было как раз в ночь на 13 января, приходим в горком партии, и нам говорят: «Садитесь по 50 человек в два автобуса, часть поедет к телерадиокомитету, а другая часть к телебашне. Эти объекты заняты толпами националистов с металлическими палками, которых привезли со всей Литвы. Уже избиты несколько солдат. Табельным оружием вооружены только офицеры. — Предупреждаем — вас могут убить. Но мы, члены горкома партии, пойдем впереди…»

Секретарь Советского райкома партии Изя Бутримович — еще одна неизвестная жертва события 13 января 1991 года. Был избит до смерти литовскими националистами. Фото из архива Г. Сапожниковой.

Мы благодарили Бога за то, что наш автобус отправили к телерадиокомитету, а не к телевышке, где стреляли по людям. Когда дружинники подошли к толпе националистов, оттуда закричали: «Смерть русским убийцам!» Впереди всех пошел секретарь Советского райкома партии Изя Бутримович. Его били страшно… Рабочие пытались его спасти и прорвались вперед, но ему так поломали все ребра, что через три дня мы его хоронили на еврейском кладбище, — вся наша несчастная компартия. И раввин сказал: сколько лет существует Вильнюс, я ни разу не видел, чтобы такое огромное количество неевреев хоронили одного еврея…

У радиокомитета было проще. Наш автобус только обстреляли, причем свои же. Колонну вел работник ЦК КПЛ Ромас Юхневичюс. Какой-то солдат ударил его прикладом. Тот закричал: «Я коммунист, не видишь, что я с красной повязкой!» И офицер сказал: «В первый раз за эту ночь я увидел среди жителей Вильнюса тех, кто нас поддерживает. Мы думали, что здесь нам все враги». Мы спросили его про потери. Он сказал, что капитану Гаврилову взрывным устройством оторвало пятку, а еще пострадала «Альфа»» — националисты выстрелили бойцу в спину на близком расстоянии и пробили бронежилет, его отправили в больницу. Тогда один из наших дружинников, бывший врач «Скорой помощи», закричал: «Вы отправили его на смерть! Литовские врачи заявили, что не будут применять к русским клятву Гиппократа!» Так и получилось…

На телебашне же творилось что-то ужасное. По рассказам рабочего станкостроительного завода, один их знаменосец был убит прицельно, его специально убили, чтобы сказать, что стреляют русские. Там, на насыпном валу, была решетка, которая окружала телевышку по периметру. Офицер кричал из БМП: «Граждане, центр взят под контроль войсками СССР, просим во избежание жертв отойти вниз». На глазах наших дружинников литовцы схватили Лорету Асанавичюте и швырнули на эту решетку, и БМП ее по инерции прижал. Она была жива и умерла только во время операции. А литовцы кричали, что ее раздавили намеренно.

В одном строю

— После освобождения телевышки и телецентра специалистов, которые могли бы работать вместо сбежавших оттуда националистов, пригласили работать на телевидение. Я в этом здании обслуживал связь, а другие ребята передатчики. В августе -1991-го, когда случился переворот, нам приказали немедленно уйти, потому что здание окружили «саюдисты». Мы побежали в ЦК за трудовыми книжками. Приходим и видим: людей оттуда выволакивают и прикладами загоняют в машины. Советской милиции нет и в помине, орудуют бойцы из Департамента охраны края. Где наши документы? Их отвезли в Вильнюсское радиотехническое училище. Пошли туда. Офицер вынес их и сказал: «Ребята, я не могу вас взять под защиту, нам дан приказ из Москвы не вмешиваться». Мы стоим, несколько человек, и не знаем: что делать? Кто-то говорит: «Макутынович и Разводов закрылись на базе ОМОНа, сказали, что эту поганую власть не признают и свою страну будут защищать». Поехали туда.

Нам оружие в отряде вначале не давали, а потом все-таки выдали, потому что неподалеку находились вооруженные отряды националистов. На построении один из офицеров говорит — раз вы взяли оружие, вставайте в строй вместе с нами. Приезжает подполковник МВД СССР, белый как сметана: «Почему здесь гражданские с оружием? Объясните, товарищ Макутынович». Тот говорит — пришли люди, которые давали присягу Советской армии. Они узнали, что вы предали советскую Родину, а ваш замминистра внутренних дел Демидов приказал командиру дивизии уничтожить нас огнем, потому что мы сейчас — сепаратисты, — незаконное вооруженное формирование, которое мешает наведению порядка в демократической Литовской Республике».

Все стоят и молчат. И вдруг один из омоновцев закричал: «Подполковник, ты уже нассал на красный флаг, а мы за него умрем!» Тот сел в машину и быстро уехал. И через некоторое время Макутынович объявляет: звонил генерал Усхопчик, сказал, что артиллерийским огнем расстреляет всех, кто посмеет убивать советских граждан. И кто-то из омоновцев сказал: в Москве испугались прецедента — что в Советском Союзе одна воинская часть плюнула на всю эту демократию и решила умереть за советскую Родину…

«Сейчас умрем оба!»

— После этого я уехал в Полоцк. Меня взяли на работу в Полоцкий узел связи. Начальник велел ехать в Вильнюс выписываться. И тут приходит письмо до востребования от Павла Василенко — был такой начальник штаба народной дружины при горкоме партии: приезжай, надо сделать некую радиопередачу. Приезжаю — и «случайно» встречаю на улице остальных «подельников». Думаю, они меня специально ждали. Погрузили в машину автомат, который им дал Василенко, и поехали в Белоруссию.

Те, кто нас ждал в засаде, конечно же, знали, что этот автомат был меченым. Хотели подставить ОМОН, но, когда увидели, что бегает такой холерик, как Смоткин, решили, что использовать нас будет даже выгоднее.

Сделал это кто-то из своих, это ясно, — потому что ни один простой человек не мог принести в ОМОН «нехорошие» автоматы и сказать: «Прими оружие убитых». Значит, кто-то пришел, показал корочку и сказал: «Пусть это временно побудет у вас». У меня были с собой две гранаты. Никто о них не знал.

— А откуда они взялись у вас, гражданского человека?

— В тот же мой приезд в Вильнюс я встретил на троллейбусной остановке одного омоновца в штатской одежде. Этот парень мне сказал, что за омоновцами по всей Литве стали охотиться. Чтобы избежать ареста, оставшиеся члены отряда взяли гранаты из ящика и поехали группами или по одному в Москву. Если их будут арестовывать, они будут подрываться. Я тогда тоже попросил у него гранату, убедив его в том, что, чтобы подорваться, ему хватит и одной. Вторую мне дал Хетаг Дзагоев — у военных этого добра хватало. Можно сказать, что эти гранаты спасли меня от смерти.