Но несчастной жертве обычно не сильно сочувствовали. Многие считали это своего рода розыгрышем, и тот, кого подобная забава раздражала, вскоре сдавался, потому что над ним все начинали смеяться.

Настроение команды менялось в зависимости от погоды и того, сколько паковых льдов было видно с берега. Когда светило солнце, остров превращался в место суровой красоты. Солнечные лучи переливались и мерцали тысячами разноцветных, постоянно менявшихся бликов на поверхности ледников. В такие дни члены команды не чувствовали себя несчастными. Но большую часть времени остров нельзя было назвать красивым. Хотя бурь становилось меньше, подолгу держалась мрачная и влажная погода, которая однажды заставила Гринстрита сделать такую запись: «Все гниют в своих спальных мешках в дыму жира и табака — так проходит еще один проклятый гнилой день».

Весь май самые пессимистичные члены команды во главе с Орд-Лисом предсказывали, что пингвины мигрируют и уже не появятся до конца зимы. Орд-Лис был настолько уверен в своей правоте, что даже заключил ряд пари по этому поводу. Однажды в июне он проиграл сразу целых три таких пари.

Он ставил на то, что, во-первых, в этот день не будет ни одного пингвина, во-вторых, после первого июня им ни разу не попадется более десяти пингвинов за день и, в-третьих, за месяц они смогут добыть не больше тридцати пингвинов. Но именно в этот день их добычей стали сразу сто пятнадцать птиц.

Разумеется, в таких условиях еда точно не была причиной острого беспокойства. Но оставались другие вопросы, требовавшие скорейшего решения, в первую очередь нога Блэкборо. В начале июня Макелрой подтвердил, что произошло полное разделение мертвой и живой ткани, а значит, откладывать операцию на более долгий срок опасно. Нельзя больше ждать спасательный корабль, который доставил бы Блэкборо в больницу, где ему провели бы такую операцию. Ее решили сделать самостоятельно в ближайший теплый день.

Утро 15 июня было спокойным и туманным. Макелрой, проконсультировавшись с Уайлдом и Маклином, решил приступать к операции. Блэкборо уже давно был морально к ней готов. Подготовили несколько имевшихся у врачей хирургических инструментов. После завтрака тщательно помыли котелок из-под похлебки, наполнили его льдом и вскипятили воду, чтобы простерилизовать инструменты. Недалеко от печи сложили несколько ящиков, накрыв их одеялом, — это должно было стать хирургическим столом.

Закончив приготовления, все вышли на улицу ожидать конца операции. В хижине остались только двое других больных: Хадсон и Гринстрит. Хадсон лежал в дальнем углу, а Гринстрит — на одной из скамей «Докера», прямо над местом проведения операции. Уайлд и Хоу остались ассистировать, а Херли должен был поддерживать огонь. Как только все вышли, он начал подбрасывать туда пингвиньи шкуры.

Когда температура в хижине начала подниматься, Блэкборо подняли на операционный стол. Зажгли все имевшиеся жировые лампы, и стало довольно светло. Когда печь хорошо разогрелась, Макелрой и Маклин разделись до нижних рубашек — самых чистых вещей, которые у них были.

В качестве обезболивающего применили хлороформ — не лучший анестетик, особенно с учетом его применения вблизи открытого огня. Но это было все, что они имели, — жалкие шесть унций. Маклин, отвечавший за использование хлороформа, подождал, пока хижина прогреется, чтобы анестетик мог испаряться. Херли продолжал подкидывать в печь шкуры, и температура стала расти. За двадцать минут она поднялась до восьмидесяти градусов, присутствующие потихоньку начали изнемогать от жары. Маклин откупорил бутылочку с хлороформом и налил немного жидкости на кусок хирургической марли. Затем он ободряюще похлопал Блэкборо по плечу и поднес марлю к его лицу, приказав парню закрыть глаза и глубоко дышать. Блэкборо послушно выполнял все, что ему говорили. Через пять минут он уже был без сознания, и Маклин кивнул Макелрою: можно начинать.

Нога Блэкборо слегка свисала со стола, под нее положили большую пустую консервную банку. Когда с ноги сняли бандаж, все увидели, что пальцы Блэкборо почти мумифицировались: они были черные и хрупкие. Уайлд достал из кипящей воды скальпель и передал его Макелрою.

В дальнем конце хижины Хадсон отворачивался, чтобы не видеть происходящего. А Гринстрит, наоборот, внимательно наблюдал за операцией с верхней койки. Он был полностью поглощен процессом.

Макелрой разрезал край ступни Блэкборо, а затем слегка отодвинул кожу. Маклин взглянул на Уайлда и отметил про себя, что тот даже не вздрогнул. «Крепкий орешек», — подумал Маклин.

Между тем Макелрой попросил дать ему пару щипцов, и Уайлд незамедлительно достал их из воды. Гринстриту они напомнили ножницы для работы по металлу. Макелрой осторожно просунул их под кожу, туда, где пальцы соединялись со ступней. Затем отрезал их по одному. Каждый палец с металлическим звоном падал в пустую консервную банку, стоявшую снизу.

После этого Макелрой тщательно соскоблил остатки почерневшей мертвой плоти и, когда рана стала чистой, принялся зашивать ее. Наконец все было готово. На всю операцию ушло пятьдесят пять минут.

Вскоре Блэкборо начал стонать и еще спустя какое-то время открыл глаза. Он чувствовал себя как будто немного пьяным, «Мне бы сигаретку», — улыбнулся он докторам.

Вырвав страничку из энциклопедии «Британника», Макелрой насыпал на нее горсть табака и свернул своему пациенту сигарету. Напряжение в хижине спало, и Уайлд, заметив, что в котелке есть еще много теплой воды, предложил врачам умыться.

Идею встретили с энтузиазмом. Нашли крошечный кусочек мыла, сняли рубашки и с удовольствием помылись до пояса. Оставалось еще немного теплой воды, поэтому они взяли три кусочка сахара из порции, предназначенной на следующий день, и приготовили себе немного настоящей горячей сахарной воды.

Остальные тем временем сидели в маленькой пещере, вырубленной в леднике. Они провели это время с пользой, подстригая друг другу волосы.

Зимой паковые льды почти полностью покрывали океан, так что корабль — даже если бы он приплыл — вряд ли смог бы подойти близко к острову. Но шанс оставался, иногда — пусть и очень редко — льды расходились. Поэтому все лелеяли надежду на то, что спасательное судно сможет подойти. В душе каждого из них теплился крохотный лучик надежды, который заставлял людей ежедневно забираться на смотровую скалу. Но эта надежда как будто тормозила ход времени.

Томительные дни ожидания медленно тянулись один за другим. В их череде лишь одна памятная дата разбавила эту монотонность — день зимнего солнцестояния 22 июня. Его отметили, с утра съев плотный завтрак, а на ужин — чудесный ореховый пудинг, сделанный из двадцати трех печений, четырех пайков для санных походов, двух коробок сухого молока и двенадцати порций орехов.

После этого, когда все забрались в спальные мешки, началась праздничная программа, состоявшая из двадцати шести актов. Многие целыми днями репетировали, и, как оказалось, больше всего шуток придумали о Грине и Орд-Лисе.

Хасси, конечно же, сыграл на банджо, а Керр, как и год назад на «Эндьюранс», спел своего «Тореадора Спагони». Но настоящим хитом вечера стала песня Джеймса на мотив «Соломона Леви»: «Мое имя Фрэнки Уайлд-о; на острове Элефант моя хижина. В стенах моих нет кирпичей, без черепицы крыша. Но, как бы то ни было, больше не видно на многие-многие мили дома богаче и дома красивей, чем эта прекрасная хижина».