Она отложила телефон и села ближе к министру:

— Как он выглядит?

— Три бусины.

Она расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки, аккуратно подцепила ногтями связку амулетов, вытащила все, стала на весу щупать и откладывать по одному, пока не нашла единственный из трёх бусин. Аккуратно сняла и положила на тумбочку, ощущая волну дикой усталости, стыда и злости, слабый сквозняк вины и лёгкую перчинку возбуждения.

Скорее вернувшись обратно на своё место, она опять уткнулась в телефон, министр помолчал ещё две страницы, и спросил:

— Что читаете?

— Фэнтези.

— Что это?

— Сказка.

— Вы читаете сказки? — прозвучало иронично, она огрызнулась:

— Что есть, то и читаю.

Он смутился и замолчал, особое чутьё принесло Вере волну самоненависти и сожаления. После долгой изоляции, её чувствительность обострилась настолько, что она ощущала его эмоции сильнее, чем свои.

Министр промолчал ещё десяток страниц, потом тихо прочистил горло и попросил:

— Почитайте мне.

— "Сказку"? — иронично уточнила она.

— Что есть, то и почитайте.

Она мстительно фыркнула и открыла другую книгу, с ироничной торжественностью объявила:

— "Маленький принц".

Министр уточнил:

— Собираетесь читать мне детскую книжку?

— Да. Какие-то проблемы, мон ами?

— Да как вам сказать…

— Не надо мне ничего говорить, расслабьтесь и слушайте, представьте, что вам десять лет.

— Лучше не надо. В десять лет я был чудовищем, я не знаю, как меня не убили. Если у моих детей будет мой характер, я отошлю их куда-нибудь на край мира, пусть с ними учителя мучаются. Мой отец так и сделал.

Вера опустила телефон и посмотрела на министра:

— Серьёзно? Он вас отослал?

— Серьёзно, — усмехнулся министр, — и правильно сделал. Десять лет — это худший год в моей жизни, второй по шкале худшести, первый — это двадцать один.

Вера подумала, что когда ему было двадцать один, умер его отец, и промолчала. Он продолжил:

— Когда мне исполнилось десять, родился Георг, моя мать вышла замуж, переехала в дом Хань и родила Йори, а я остался в доме Кан с вечно пьяным маразматиком дядей и десятком зашуганных слуг, которые меня боялись. Я такое творил, что если бы Барт стал такое творить, я бы его в психушку сдал. Я и до этого был ужасным ребёнком, но после этого стал вообще чудовищем, со мной даже отец не мог справиться. И он отослал меня в пустыню на год, по официальной версии — учиться ездить на лошади, на самом деле, я уверен, он просто хотел от меня избавиться.

Вера молчала, ощущая, как его разрывает от этих воспоминаний, и стараясь не шевелиться и даже не дышать. Он говорил быстро, как будто хотел успеть до того, как способность говорить его оставит:

— Мой десятый год — это год злости. Я злился просто до рвоты. Представляете себе такую злость? Меня реально рвало от неё, приступами. Я сначала психовал и всё ломал, разносил мебель, двери, стены, орал и разрушал, пока не падал от усталости, сил уже не было, а злость была, а когда нет сил её выплеснуть, она превращается в боль, такую, как… как будто стальная проволока по всему телу, обмотана и сжимается. И в голове. И потом от этой боли начинается рвота, потом я теряю сознание и просыпаюсь в постели, слуги всё убрали, мебель поменяли, отец всё оплатил, но не пришёл, потому что он не может ко мне каждый день мотаться, он король, это сложная работа. Меня накачивают зельями, и я ещё пару дней хожу как снулая рыба, потом зелья отходят, и я опять впадаю в ярость, потому что мне суп пересолили, или небо слишком синее, или птица плохо поёт.

Он замолчал, часто дыша, как будто на гору взбирался за этими словами. Вера посидела тихо и спросила:

— Что за проблемы у вас с птицами?

— Не надо об этом, Вера, пожалуйста. Вы мне почитать хотели? Я и так болтлив без меры, Док дал мне какой-то чаёк успокаивающий, но что-то он нифига не успокаивает, зато язык развязывает. Читайте, ради всех богов, сказка значит сказка, пускай. Я буду представлять, что мне девять лет. Георг ещё не родился, мать меня ещё любит, Йори не существует. Красота какая. А вас кем представлять?

— А кто вам читал?

— Никто мне не читал, меня запирали в комнате, и я лежал смотрел на догорающую свечу, и слушал, как под полом бегают мыши, а за дверью стражники в кости играют и дамам кости моют. Они думали, что я не понимаю по-карнски. Из-за них мой карнский начался с самого дна, я не знал, как вежливо поздороваться, зато мог в красках описать продажную женщину и её навыки.

— Супер. Насыщенное детство.

— Мы читать будем?

— Как только вы представите себя девятилетним и счастливым.

— Я пытаюсь.

— Вам помочь? Лежите вы, значит, в своей кровати…

— Нет, я буду лежать в этой кровати. Тогда я спал на полу, ничего приятного.

— Хорошо, в ваши девять лет прилетел волшебник в голубом вертолёте и подарил северскую кровать. Счастливы?

— О, да, — он тихо рассмеялся, глубоко вдохнул, как будто спеша ощутить спиной кровать, — продолжайте. Что он мне ещё подарил?

— Он выгнал стражников от двери, и заменил их бдительными и молчаливыми собаками. Они не играют в кости, и не топают, только дышат, язык высунув.

— Отлично. Дальше.

— Вы укладываетесь спать, и вам читают книжку.

— Кто?

— Воображаемый друг.

— У меня не было воображаемого друга. Я знаю, что они бывают, но мне не попадались.

— Они не должны попадаться, их надо самому выдумывать.

— Серьёзно?

— Абсолютно. Представьте, что вы меня придумали.

Он усмехнулся, этот смешок прокатился по Вериной коже волной дразнящих мурашек. Министр сказал загадочно-неприличным тоном:

— Если бы я вас придумал, я бы с вами не книжки читал.

— В девять лет?

— Вы недооцениваете девятилетнего меня.

— Тогда пусть я буду кот.

— Говорящий?

— Учёный. Вы ложитесь спать, и к вам приходит кот, и читает вам книжку. Так пойдёт?

— Нормально. Читай, кот. — Он рассмеялся, вздохнул. — Ох и маразм… Вот это приложил меня Анвар, надо было ему ещё что-нибудь сломать, мало я ему всыпал. Так, сосредоточьтесь, кот, читает сказку девятилетнему мне, вперёд.

Вера вдохнула поглубже и начала:

— Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый — мой самый лучший друг. И еще: он понимает все на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живет во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же все это меня не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит. Итак, я исправляю посвящение: Леону Верту, когда он был маленьким. Когда мне было шесть лет, в книге под названием «Правдивые истории», где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку. На картинке огромная змея — удав — глотала хищного зверя. Вот как это было нарисовано. — Вера изменила голос обратно на свой и шепнула: — У меня в телефоне нет картинок, фантазируйте. Там змея кушает.