слуги воспользовались случаем: ее слуги, преданность которых Фанни воспринимала как нечто само собой разумеющееся; ее слуги, которые, по убеждению Фанни, никогда не сделали бы за ее спиной ничего такого, чего нельзя было бы сделать у нее на глазах.

Вероломство потрясло Фанни. Намекни ей кто-нибудь на возможную вечеринку, она рассудила бы, что пожилые слуги в силу возраста не интересуются вечеринками и удержат в рамках молодежь. Фанни не подозревала, сколько лет нынешней жене дворецкого: он долго вдовствовал, и вот женился. Именно эта юная особа, скучая и желая развлечься, сбила с пути своего мужа, который души в ней не чаял.

Вечеринка проходила в тесноте. Нельзя было выдать себя освещенным фасадом, и слугам оставались комнаты, которые выходили окнами во двор: библиотека на первом этаже и гостиная, примыкающая к столовой, на втором. Вдобавок было воскресенье – день, когда почти никто из молодежи не стал бы танцевать, разве только старшие подали бы пример. Тем не менее вечеринка, решили все, удастся и без танцев. Можно ведь музицировать – это не возбраняется. Перед ужином, накрытым в библиотеке (никаких полуподвалов да коридоров, когда можно расположиться повыше) планировалось исполнение духовной музыки в гостиной при столовой – потому как там пианино. После ужина – снова музыка, только уже не столь духовная. Дворецкий, навидавшийся за свою жизнь господских ужинов, знал по опыту, что духовность после ужина противоестественна, и то же самое знала его молоденькая жена с блестящими глазками – только ее убежденность была основана не на опыте, а на интуиции.

Вот почему Фанни, шагнувшую в холл, встретил гимн под названием «Назарет» (тема, годная, чтобы предварить ужин). Исполнял его густой бас, солисту аккомпанировало не только пианино Фанни, но еще и кларнет, и вдохновенный, преимущественно женский, хор.

Пусть вертепа жалкий вид

Многомудрых не смутит…

Бас гремел, доминировал, почти поглощал остальные голоса.

«Надо же, всю душу вкладывают», – подумала Фанни, невольно улыбнувшись, и даже на миг позавидовала певцам, которые, проникшись священным текстом, несомненно, переживали восторг духовного обновления.

Впрочем, духовное обновление не оправдывало вечеринки как таковой. Вечеринка ясно показывала, до чего многолетнее отсутствие хозяина доводит даже самых лучших слуг. Останься Джоб мужем Фанни, слуги не посмели бы развлекаться без спросу, – даже если бы знали, что хозяин перебрался в «Кларидж», или вовсе находится за границей, да хоть на другом конце света! И вдобавок они веселятся в гостиной Фанни, а это непростительно. Во что они превратят новенькие диванные подушки? Они просто пользуются тем, что над ними нет твердой мужской руки, рассчитывают на снисходительность Фанни. Но ведь к слугам и надо быть снисходительной, хмурясь, убеждала она себя, совершенно сбитая с толку. Раз уж делишь кров с другими человеческими существами, изволь поддерживать с ними приятельские отношения. Раз эти человеческие существа добры к тебе, так и ты будь к ним добра, иначе нельзя.

Фанни медлила, озираясь в нерешительности, а Гриффитс (ему никаких распоряжений не давали, но он для себя постановил, что дворецкий не должен вывернуться) отрезал Фанни пути к отступлению тем, что принес ее чемодан и погнал машину в гараж. Она отлично знала, как поступил бы Джоб: бросился бы вверх по лестнице, распахнул бы дверь в гостиную и прогремел бы: «Все вон!» У нее прогреметь не получится – духу не хватит (или мужества). В самом деле, можно ли испортить вечеринку своим внезапным появлением? Фанни так и видела: вот она стоит в дверном проеме, аккорды «Назарета» съеживаются в зловещей тишине, вся компания таращится на нее, каждый рот превратился в немую от страха букву «О».

Нет, подобные драматические эффекты не для Фанни. Тем более что она, ворвавшись в гостиную, выдаст и собственное замешательство. Пожалуй, найденное ею решение говорило о слабости, но по крайней мере было оправданным с точки зрения здравого смысла: Фанни, в раскрытую дверь библиотеки увидав столы, что ломились от закусок, вошла, поманила за собой Мэнби, села и принялась жадно (ибо умирала с голоду) угощаться своими же собственными устрицами.

«Мокрая ты курица», – нашептывало сознание, но насколько же лучше быть курицей (пусть мокрой, зато сытой), чем на пустой желудок подняться в гостиную и навлечь позор на Сомсовы седины: позор, умноженный присутствием гостей! Разобраться с Сомсом можно и завтра: за ночь Фанни, глядишь, обдумает нужные шаги и предпримет их утром, а пока вдоволь поест.

Над головой у нее грохотало:

Пусть вертепа жалкий вид

Многомудрых не смутит…

– Иди сюда, Мэнби, – позвала Фанни, поскольку служанка все топталась в дверях. – Настал твой час.

Мэнби вошла, но лишь для того, чтобы сказать: она сейчас запрет ее светлость в библиотеке, а сама поднимется в гостиную и положит конец этому безобразию.

– Даже не думай, – распорядилась Фанни. – Сядь и поешь. Ты, наверное, от голода чуть жива.

И Фанни схватила Мэнби за руку, силой усадила рядом с собой и выразила сомнение, что Мэнби и в самом деле такая брюзга, – не может этого быть.

– Брюзга, миледи? – повторила Мэнби, кипя негодованием на нарушителей порядка.

– Вот, отведай-ка лучше устриц, – сказала Фанни, подвигая к Мэнби большое блюдо.

– Ну и кто из вас орудовал за столом, пока пелись гимны? – вопросил дворецкий часом позже, когда вместе с толпой гостей шагнул в библиотеку и увидел тарелки, с которых явно ели, и бокалы, из которых явно пили шампанское (дворецкий еще не чувствовал себя виноватым, поскольку не знал, что разоблачен).

К тому времени Фанни лежала в постели, пробравшись в спальню по боковой лестнице, сопровождаемая Мэнби.

– Как ты думаешь, – спросила Фанни шепотом, замедлив шаги и сверху глядя на Мэнби, что стояла ступенькой ниже (ее доверие к слугам серьезно пошатнулось), – мы не застукаем какую-нибудь парочку еще и там?

– Где, миледи?

– В моей постели.

– О, миледи! – пробормотала Мэнби, смущенная донельзя (но после всего, что уже случилось, она, положа руку на сердце, не смогла бы дать уверенный отрицательный ответ).

* * *

Страхи не оправдались. Никого не было в спальне – даже Джоба. Разум Фанни, сосредоточенный на бедокурящих слугах, не улучил минутки, чтобы заняться Джобом, и тот, позабытый, утратил свою мистическую силу.

Пока Мэнби ловко и привычно расчехляла мебель, разжигала камин, тащила из гардеробной особое постельное белье и стелила постель, Фанни пыталась решить (шум из библиотеки долетал даже сюда, в спальню), кто же она такая – мокрая курица, которой боязно спуститься и положить конец кутежу, или женщина с золотым сердцем. Пожалуй,