ее по руке. – Вы намного старше меня, но в то же время ваш возраст не настолько преклонный, чтобы я проявляла какое-то особое, исключительное почтение.

– Мне сорок восемь лет, – жестко сказала мисс Хислуп.

– Ой!.. – вырвалось у Фанни.

* * *

Целое мгновение Фанни не могла говорить. Сорок восемь. Невероятно. Практически невозможно. Эта старая изможденная женщина моложе ее на два года. Как, должно быть, Майлз ее затюкал. Не физически, разумеется: есть множество способов затюкать женщину, пальцем ее не тронув. Женщину можно перегружать работой; недокармливать; затыкать ей рот своим красноречием; не давать слова вставить в свою защиту; изматывать проповедями; унижать примерами праведников – и все для того, чтобы в воскресный вечер (Фанни с негодованием покосилась на стол) вознаградить сардинкой.

– Мюриэль, – заговорила она горячо, взяв ее большую руку в обе ладони, – позвольте, я вам помогу.

Забавно, подумала мисс Хислуп. Неслыханно: одна из несчастных, помогать которым – ее задача, вдруг сама решила предложить помощь. Все шиворот-навыворот.

– Вы ведь гибнете, – продолжила Фанни. – Это очевидно. Бедность мало-помалу умерщвляет вас.

– Мы с братом приняли обет бедности, – пояснила мисс Хислуп.

– Что-что? Вы поклялись жить в нищете? Неужели таково было ваше собственное желание? – Фанни ушам не поверила, сразу заподозрив принуждение со стороны Майлза.

– Нельзя, чтобы дом разделялся сам в себе[28], – произнесла мисс Хислуп.

Они с Майлзом приняли еще и обет безбрачия, но, к счастью, упоминать о нем не пришлось. Мисс Хислуп давно поняла: чем меньше вдаешься в подробности, тем лучше. К тому же данная конкретная подробность – из категории непристойных. Мисс Хислуп знала это наверняка, а еще знала, что всякого коснувшегося этой темы в мыслях или в речах обдает жаром. Так, во всяком случае, происходило с ней. Вдобавок очень неловко отрекаться от искушений, которые тебе никогда не подкидывала жизнь, о которых имеешь самое смутное представление. Лично для мисс Хислуп главным искушением была резиновая грелка, поскольку та дарила ей блаженство по вечерам, когда она позволяла себе забыться и вступить с нею в плотский контакт. Совсем не часто – после более сытного, чем всегда, ужина, или если день выпадал не слишком изнурительный – мисс Хислуп давала волю мечтам (распутным мечтам, сказал бы Майлз, если бы проведал о них, признавала про себя мисс Хислуп, густо краснея). Так вот: в такие вечера ей мнилось, что муж нечто вроде грелки, только в человеческий рост. Эта грелка распространяет восхитительное тепло в холодной одинокой постели. А случалось, на мисс Хислуп накатывала такая тоска по земным радостям, которые ей были заказаны, что она забирала грелку от изножья и помещала к себе на грудь, и прижимала к груди обеими руками, и воображала, будто это младенец – ее родное, бесценное, обожаемое дитя, и оно льнет к ней, и причмокивает ротиком, и гулит. Правда, такие мысли и действия вызывали жгучее раскаяние – мисс Хислуп терзалась потом по нескольку дней.

– Так я и знала, что это Майлз вас подбил, – воскликнула Фанни, охваченная искренним сочувствием. Если Майлзу охота прозябать в нищете, если охота постом доводить себя до скелетообразного состояния – пусть занимается этим в одиночку, нечего тащить за собой сестру, превращать ее в старуху до срока. – Вы должны постоять за себя, Мюриэль. Это ужасно, что Майлз морит вас голодом. Хотите, я с ним поговорю? Будет толк, как вы думаете?

Мисс Хислуп уловила только первую фразу, больше ничего не слышала и только повторяла: «Майлз. Уличная женщина называет брата просто по имени. Не странно ли это? Не подозрительно ли? Не наводит ли на мысль о фамильярности или о близких отношениях? Нет, какие еще отношения! Их точно не было. Тогда… Какая фамильярность!»

– Вы что же, – заговорила мисс Хислуп, борясь с негодованием, ибо выпадают минуты, когда негодование охватывает даже самых кротких и незлобивых, сколь бы истово они перед тем ни воображали себе последнюю истрепанную простыню и пару медяков, – и в лицо называете моего брата просто Майлзом?

– О да, постоянно, – заверила Фанни. – Так поговорить с ним о вас? Сказать ему, как это нехорошо…

Мисс Хислуп, опять словно оглохнув, делала судорожные глотательные движения и повторяла про себя: «Майлза коробит, когда его называют просто по имени»

– Вы это начали, – спустя минуту заговорила мисс Хислуп (кошмарное «постоянно» она мысленно нейтрализовала отрицанием, и поэтому против воли в словах ее звучал сарказм), – вы начали это делать прямо на улице?

– На улице? – эхом откликнулась Фанни и удивленно взглянула на мисс Хислуп. – Нет, просто я давным-давно знаю Майлза.

* * *

Давным-давно. Мисс Хислуп опешила. Майлз, выходит, годами скрывал, что знаком с этой женщиной; да ведь это ужасно. Работа с такими, как Фанни, предполагает абсолютную честность, полную открытость – уж это мисс Хислуп усвоила. Мало в чем уверенная, она не сомневалась насчет методов обращения с уличными женщинами; чтобы священник виделся с одной из них наедине, чтобы годами его родная сестра и помощница в сей печальной сфере деятельности ни словечка от него не слышала!.. О, какая чудовищная ошибка!

Довольно долго мисс Хислуп была не в силах говорить. Когда же она собралась с духом и спросила, насколько давно – (ибо подозрение, невыносимое подозрение, уже змеей заползло в ее разум), Фанни, на минутку задумавшись, ответила: лет десять.

– Десять… – повторила мисс Хислуп; слово далось еще труднее, поскольку змея подозрения успела обвиться вокруг ее горла.

Десять лет назад Майлз вышел из дому священником, а вернулся – религиозным фанатиком. Другими словами мисс Хислуп не могла описать эту стремительную и полную в нем перемену. Майлз будто вздумал взять Царствие Небесное штурмом – и поволок с собой сестру. Бегство, паническое бегство от некоего происшествия – вот что это было. Майлз ринулся в аскезу, как в катакомбы: с отчаянной сосредоточенностью взялся спасать, чтобы спастись самому, – оставил уютный приход в благополучном Кенсингтоне, принял обеты и заставил Мюриэль сделать то же самое, навсегда отвернулся от земных радостей и вынудил к тому же свою сестру. Отныне уделом их обоих стало самоотречение, нивой – беднейшая часть района Бетнал-Грин, убожество которого Майлз, кажется, приравнивал к ношению власяницы. Почему? Десять лет мисс Хислуп ломала голову над этой тайной, не решаясь напрямую спросить брата – едва она обиняками подбиралась к теме, выражение лица Майлза буквально затыкало ей рот. И вот сегодня…

Мисс Хислуп вырвала руки из ладоней Фанни, взглянула ей в лицо круглыми от ужаса глазами. Неужели правда? Нет, исключено. Неужели Майлз – уже будучи в сане диакона и без ведома