в великом смущении, чтобы не возвращаться.

Лэнкс взял руки Фанни в свои, ведь когда к тебе простирают обе руки, ничего другого не остается, но пожатие вышло вялое.

– Перри, какой ты душка, что приехал, – сказала Фанни, улыбаясь Лэнксу.

И тотчас повторила его имя уже с вопросительной интонацией, поскольку разглядела выражение его лица и почувствовала вялость рукопожатия. Фанни словно вдруг усомнилась, что ведет себя правильно, и стала ощупью искать новый стиль.

– Милая моя Фанни, как у тебя дела? – спросил Лэнкс.

– Внутри я прежняя, – последовал краткий ответ.

Фанни отняла руки. Вялые пожатия были ей в новинку – и ничуть не нравились.

Лэнкс притворился, что не слышит, ибо почуял: еще шаг – и Фанни станет докучна. Может, внутри она и прежняя, но, если внутренняя сохранность не подтверждается сохранностью внешней, что в ней толку? Впрочем, обсуждать это Лэнкс не собирался.

– Итак, Фанни, чем я могу быть тебе полезен? – проговорил он и взглянул на часы.

– Если ты занят, нечего было приезжать, – фыркнула Фанни, возмущенная взглядом на часы.

– У меня есть несколько минут, и потом, ты сама просила, – терпеливо ответил Лэнкс.

Это его терпение. Значит, он не изменился. Любой женщине претит, когда мужчина говорит с ней подчеркнуто терпеливо. Фанни вспомнилось, сколь подчеркнуто терпелив был Перри на закате их дружбы. И вот он в ее доме, весь из себя терпеливый. Какая досада. Неужели, думала Фанни, косясь на Лэнксов рот, уголки этих губ и раньше опускались столь сардонически (и столь низко) по каждому поводу? Что-то она не припомнит. Нет, совершенно точно: не опускались. И если это следствие успеха – зачем такой успех?

Лэнкс между тем раздумывал о благоразумии мужчин, которые избегают встреч после многолетней разлуки. Вслух он сказал:

– Может быть, все-таки объяснишь, что я могу для тебя сделать?

– Конечно. Я в полном смятении. Это все моя прислуга, – произнесла Фанни, решив, что глупо, поддаваться импульсу и указывать Перри на дверь: раз уж он приехал, пусть выручает ее. И, простирая к Лэнксу на сей раз только одну руку (Лэнкс сделал вид, что никакая рука к нему не простерта), неожиданно добавила: – Давай не будем ссориться, Перри. А то у меня чувство, что между нами происходит затаенная ссора.

– Прислуга? – повторил Лэнкс.

Из всей речи он вычленил только слово «прислуга». Какое там еще у Фанни чувство насчет происходящего между ними? Лэнкс не станет вдаваться в подробности. А если Фанни вызвала его только потому, что не поладила с прислугой, если из-за такой чепухи оторвала от дел занятого человека – ему остается укрепиться во мнении, что Фанни не имеет ни малейшего представления о том, что важно, а что нет. Впрочем, это ее отличительная черта. Всегда ей хотелось чего-то эфемерного, всегда она отбрасывала все материальное. Когда настал черед Лэнксу перейти в категорию материального, был отброшен и он. Фанни сглупила. Но тем удачнее дело обернулось для него, Лэнкса.

– Иди сюда. Присядь у камина, и я все тебе расскажу, – произнесла Фанни и первая уселась поближе к огню.

Ее знобило; холод пронизывал все тело, будто в мире не осталось ничего, кроме льда и чужих людей. Насмешливое время играет с беззащитными человеческими существами злые шутки, но едва ли не самая злая – превращать бывших возлюбленных в чужаков.

Лэнкс тоже подошел к камину, однако садиться не стал, а облокотившись на каминную полку и пощипывая нижнюю губу, ждал объяснений. Фанни запрокинула к нему лицо. Она еще не поднаторела в деле старения и не подозревала, что стареющей женщине ни в коем случае нельзя запрокидывать лицо к кому бы то ни было. Вот почему Лэнкс заметил мешки у нее под глазами и задался вопросом, известно ли о них Фанни. Не то чтобы это его занимало: осведомленность Фанни о мешках не имела ровно никакого значения, – просто женщине, у которой мешки под глазами, нечего тратить время на уверения, будто внутри она прежняя. Впрочем, изучая лицо Фанни, Лэнкс отметил, что разрушено пока не все: от былой красоты кое-что сохранилось, – но тем печальнее общий вид. Жалкие остатки вроде тонкой переносицы и очертаний лба, в котором Лэнксу некогда мерещился недюжинный интеллектуальный потенциал, увы, только острее давали почувствовать, сколь прекрасно было это лицо, и подчеркивали его нынешнее плачевное состояние.

– Я подумала, Перри, не рассчитаешь ли ты моих слуг вместо меня?

– Твоих слуг? Я? – только и смог вымолвить Лэнкс, совершенно потрясенный.

Он воззрился на Фанни с той же холодной гадливостью, с какой взирал на опухшего дворецкого. Он, самый занятой и самый выдающийся адвокат в Королевском суде, вызван на Чарлз-стрит по такому поручению? Немыслимо!

Под взглядом Лэнкса Фанни стушевалась.

– Или хотя бы постой рядом, пока я буду давать им расчет, ладно, Перри? Это так тяжело – прогонять людей, – пояснила она, вся подаваясь к Лэнксу и снова запрокидывая лицо (и являя мешки). – Я никогда этим не занималась, и вдобавок придется дать отставку почти всем…

Никогда этим не занималась! Лэнкс, в последние годы немногое находивший забавным, эту фразу встретил усмешкой, пусть и мрачной. Уж, кажется, Фанни набила руку на отставках. Не могла она так быстро утратить навык. Хотя прогонять слуг, пожалуй, неприятнее, чем прогонять поклонников: слуги заботятся о комфорте, в то время как поклонники имеют тенденцию в конце концов наскучивать, – но особа столь искушенная, как Фанни, едва ли испытает затруднения. И потом, для мягкосердечных хозяек существуют секретарши.

Лэнкс спросил про секретаршу, и Фанни ответила: да, секретарша имеется, но ей это задание не понравится.

– А разве у тебя нет…

Впрочем, про отсутствие у Фанни мужа Лэнкс и сам знал.

Ибо, хоть и отстранившийся от мирской чепухи, хоть и засевший за работой, словно за крепостным валом, хоть и не бывающий в свете, Лэнкс не проворонил бы известие о замужестве Фанни. Об этом обязательно написали бы в «Таймс», и он, перелистывая страницы с целью добраться до биржевых новостей, выхватил бы взглядом имя, которое некогда столь много для него значило.

А Фанни думала, глядя на его нитевидный рот: «Ну ты и сухарь, Перри, ну и сухарь! Надо же, каким ты стал!» Если сама она претерпела только внешние изменения, Перри изменился как снаружи, так и изнутри, и ущерб казался не двойным, а гораздо более масштабным. На мгновение Фанни представилась нынешняя изнанка Перри, вся словно прошитая скобами поджатых губ. Неужели эти скобы всегда присутствовали? – ужаснулась Фанни. Неужели они просто скрывались под подкладкой любви?

Любовь. Фанни смотрела на Лэнкса снизу вверх, Лэнкс