Куизль молчал, ни единого крика не сорвалось с его уст; он только бранился время от времени и в отборную ругань вкладывал всю свою силу. А из-за решетки то и дело доносился голос третьего дознавателя.

«У тебя же есть дети, не правда ли? И жена-красавица… Затяни-ка еще… Признавайся…»

Этот человек знал его семью, знал имя его жены; знал о нем все. Силуэт за решеткой, призрак из прошлого, неуловимый для палача.

«Кто этот человек? Кто этот Вайденфельд?»

Утром третьего дня они применили и так называемый «девичий стул», усеянный деревянными шипами, на котором подсудимый вынужден был часами сидеть с оголенным задом, и шипы впивались глубоко в плоть. После обеда Тойбер еще раз подвесил его на дыбе и едва не вывернул из сустава правое плечо.

В это время третий судья и нанес очередной свой удар. Словно бы вскользь, так что двое других судей и не заметили, он прошептал в промежутке между приказами несколько слов, которых Куизль услышать никак не ожидал.

«Только не думай, что твоя дочь тебя отсюда вытащит…»

От этой фразы у палача из Шонгау земля ушла из-под ног. Этот человек знал не только его жену, но и дочь! И он знал, что она здесь, в Регенсбурге… Быть может, он перехватил письмо? Или уже добрался до Магдалены?

Несмотря на веревки, Якоб едва не вырвался с дыбы. Потребовались общие усилия четырех стражников, чтобы его утихомирить и заново привязать. С этого времени Куизль не произнес ни слова, и в итоге стражники уволокли его обратно в камеру, для чего понадобились три человека, потому что тот и шагу не мог ступить раздавленными ногами. Левая рука безжизненно свисала вдоль туловища, а кисти посинели и вздулись, как рыбные пузыри.

В камере Куизль мучился в бесконечных кошмарах, потом забылся в полудреме, пока снова не проснулся от боли. Как это обычно бывало в последние дни или ночи, потребовалось некоторое время, чтобы сориентироваться. Судя по темноте, уже наступила ночь. Якоб со стоном поерзал у стены, пока не принял более-менее сносного положения.

Внезапно послышался тихий шорох. Палач не сразу понял, что звук исходил от двери, – кто-то осторожно сдвинул засов. Дверь бесшумно отворилась, и на пороге возник неясный силуэт.

– Снова по мою душу явились, сволочи? – прохрипел Куизль. – Солнце даже не взошло. Порядочные люди спят в это время. Так что будьте-ка добры, возвращайтесь через час.

– Живее, дурья твоя башка! – прошипел силуэт у порога. – Времени мало!

Только теперь Якоб понял, что это не стражник, а Тойбер.

– Что, черт возьми…

Якоб стал медленно подниматься, но, выпрямившись, мешком повалился на пол. Распухшие ноги снова пронзило болью, его лихорадило, и, несмотря на ночную прохладу, одежда промокла от пота.

Тойбер выругался, потом склонился над искалеченным, вынул из мешка длинные клещи и одним мощным движением перерубил ржавую цепь.

– Теперь тихо!

Кряхтя от натуги, он поставил Куизля на ноги, взвалил на плечо еще не вывернутую правую руку и, обхватив торс, потащил к выходу.

– Что… что ты задумал? – пробормотал Якоб, сотрясаемый лихорадкой. – Где чертовы стражники?

По телу снова прокатилась волна боли, и он дернулся.

– Отправил вздремнуть ненадолго, – пропыхтел Тойбер, волоча Куизля к вестибюлю. – Два дня ушло, чтобы маковый настой приготовить. Зато теперь в вине его ни одна крыса не учует. Тем более если какой-то незнакомец спаивает тебе благородное пойло чуть ли не литрами…

Он ухмыльнулся.

– А если ты про караульного, так он сейчас гадит и блюет одновременно. Старый добрый морозник свое дело знает… Ничего, не помрет.

В низком тамбуре храпели, развалившись на полу, пятеро солдат; рядом стояли два выпитых до дна кувшина. Несколько тлеющих факелов разгоняли почти непроглядный мрак и выхватывали из тьмы очертания пушек и повозок возле стены.

– Зачем ты… это делаешь? – слабо проговорил Куизль и покрепче ухватился за Тойбера, который и сам, несмотря на всю свою силу, с трудом удерживал раненого. – Они с тебя… кожу сдерут… если узнают.

– Если узнают.

Филипп вынул из кармана большую связку ключей и отворил дверь, за которой раскинулась ратушная площадь.

– Я мака добавил ровно столько, что с виду кажется, будто они упились до чертиков, – кивнул он на храпевших стражников. – Караульного поносом скрутило, а какой-нибудь болван-стражник спьяну камеру твою запер коряво. Я тут вообще ни при чем.

Он сдержанно улыбнулся и потащил Куизля к повозке, стоявшей перед ратушей. Несмотря на полуобморочное состояние, Якоб все-таки расслышал в его голосе легкую дрожь.

– Ну а если кто-нибудь меня все-таки заподозрит, то болтаться мне вслед за тобой на дыбе, – добавил шепотом Тойбер. – Придется тогда благородным мужам самим немного ручки помарать.

Куизль тем временем улегся в повозку, пропахшую гнилью и человеческими испражнениями. Регенсбургский палач накрыл его старым тряпьем и засыпал соломой, после чего взялся за вожжи и щелкнул языком на серую клячу. Та очнулась и потянула повозку в один из проулков.

– От ран не помер пока, надеюсь, и вонь переживешь, – с усмешкой проговорил Тойбер и оглянулся на кузов, полный навоза, гнилых овощей и трупов животных. – Но везти тебя в такой повозке безопасней всего. Не думаю, что стражники полезут выяснять, чего у меня там догнивает.

– Куда… мы едем? – пробормотал Куизль.

Над ним проплывали крыши и фасады домов, повозку трясло по брусчатке, и бесчисленные ушибы, ожоги и переломы напомнили о себе с новой силой.

– Ко мне домой нельзя, там искать будут в первую очередь, – ответил Тойбер. – К тому же жена наотрез отказалась ютить у себя предполагаемого убийцу. Но я знаю отличное укрытие, тебе понравится. Хозяйка заботится… – Он задумался на секунду. – Скажем так, гости мужского пола у нее под особым присмотром.

Симон с Магдаленой перебегали от одного укрытия к следующему, при этом стараясь держаться в некотором отдалении от закутанного в плащ человека. К ним присоединились также Натан и вновь обретший зрение Райзер. Меммингер свернул с Банного переулка и, выставив перед собой небольшой светильник, двинулся по извилистым улочкам к южной части города. Все четверо следовали за ним по пятам. Один раз навстречу им проехала зловонная повозка с широкоплечим, угрюмой наружности возницей. Но казначей и его преследователи успели спрятаться в подворотнях, и призрачная повозка проехала дальше.

Симон даже подумал, что Меммингер специально выбирал обходные пути, чтобы избежать возможного преследования. Примерно через четверть часа преследуемый добрался наконец до соборной площади. Шаги его гулко отдавались по мостовой, он обошел церковь и свернул к расположенному за ней кладбищу. Симон и его спутники укрылись за обветшалыми надгробьями и стали наблюдать оттуда, как Меммингер пробирался оттуда среди свежих еще могил. При этом туфли его все время застревали в размытой дождями земле, и всякий раз до лекаря доносилась приглушенная ругань. На краю кладбища высился постамент, и на нем тускло мерцала лампада. В свете пламени Симон разглядел, как Меммингер перешагнул очередной холмик и пробрался наконец к узкой двери, служившей, видимо, черным ходом в собор. В следующую секунду казначей скрылся внутри.