Всего в паре шагов от колонны стоял не кто иной, как Сильвио Контарини.

Куизль решил уже, что Тойбер до самого утра будет катать его среди нечистот. Тот то и дело останавливался, чтобы свалить в повозку очередную кучу помоев и дохлых крыс. Хотя горожанам запрещено было появляться на улицах после захода солнца, но для палача, видимо, делали исключение. Немногие стражники, которые им попадались, отворачивались в сторону, а когда повозка исчезала из виду, несколько раз крестились. Смотреть палачу в глаза – к несчастью, тем более ночью, когда вслед за ним по улицам тянутся про́клятые души казненных.

В конце концов они добрались до цели. Куизль устало приподнял голову и увидел похожее на крепость строение из трех башен, составленных таким образом, что в центре их получался небольшой двор. В отличие от соседних домов, в окнах правой башни еще горел свет, и оттуда доносился приглушенный женский смех.

– Башня Петера, – шепнул Тойбер и подмигнул. – Здесь размещается гарнизон из десятка стражников. Хочешь кого-то спрятать – прячь там, где враг искать не додумается. Старая солдатская поговорка. Подожди здесь, скоро вернусь.

Он подошел к правой башне и постучался. Якоб следил за его действиями, и внутри у него все сжалось. Уж не вздумал ли палач сдать его стражникам? Ведь он же сам сказал, что здесь их размещается целый гарнизон. А теперь, скотина, стучится в самое их логово!..

Но потом на пороге появилась женщина в цветастом платье. Голову ее венчала одетая набекрень красно-желтая шапочка, какие носили обычно лагерные проститутки. На вид Куизль дал бы женщине лет пятьдесят, хотя широкие бедра и полная грудь заметно ее молодили. Несмотря на полноту и седые пряди, она оставалась необычайно привлекательной. Куизль решил, что в былые годы красота ее многих свела с ума.

Женщина перекинулась парой слов с Тойбером и глянула на его спутника. Якоб кое-как приподнялся из-под кучи тряпья и навоза. Он только теперь заметил, что один глаз незнакомки прикрыт был повязкой. Зато здоровый взирал на палача с недоверием.

– Привел ко мне какого-то вонючего мужлана, – сказала она чуть громче, чтобы мог услышать Куизль. В голосе ее было что-то резкое, не терпящее возражений. – Цена-то ему не больше трупов, что рядом лежат. Сам знаешь, если стражники найдут у меня этого монстра, на меня колодки напялят и с города кнутами прогонят. И это если еще повезет. А если нет, то… – Она вздохнула. – Но во имя Пресвятой Богородицы и только ради тебя, Тойбер. Давай, неси сюда бедолагу. Только смотри, гостям моим не попадись.

– Я… и сам идти могу, – проворчал Куизль. – Лучше уже…

Он перевалился через борт и поплелся к двери. Якоб не мог себе позволить, чтобы женщины видели его слабость. А эта баба тряпок, похоже, не особенно жаловала.

Когда он встал у порога, женщина подняла на него придирчивый взгляд. Куизль возвышался над ней на добрых две головы.

– Так это и есть тот самый дьявол, что весь город переполошил? По мне, так больше медведь драный, которому еще и когти повыдергали. Сколько в тебе? Футов шесть поди? – Она криво усмехнулась. – Смотри черепушку не разбей, у меня потолки низкие. С тобой рядом и пернуть-то страшно, как бы не свалился.

– Он не убивал никого, Доротея, – возразил Тойбер. – Я пытал его, пока кровь из ушей не потекла. Богом клянусь, это не он.

– Про Бога милостивого здесь лучше помалкивать, – женщина, которую звали Доротеей, развернулась и вошла в дом. – А то как бы молния в башню не стукнула.

Они вошли в низкий, сумрачный тамбур, освещенный одним-единственным факелом. Витая лестница спускалась в подвал и тянулась на верхние этажи. Сверху доносились смех и приглушенные голоса; временами слышались тонкие вскрики, сопровождаемые басистым и грубым стоном.

– Как видишь, дорогие гости и сегодня развлекаются от всей души, – сказала Доротея Тойберу, спускаясь по каменным ступеням в подвал. – Отвлекать их я не стала бы, тем более что среди них несколько советников есть. А им про нашего угрюмого головореза уж точно знать не следует. У меня в кладовой есть укромное местечко, пусть пока там посидит.

– То, что нужно, – ответил Тойбер. – Обещаю, больше мы ни о чем просить не будем.

Преодолев еще несколько ступеней, они оказались в подвале, заставленном ящиками, мешками и громадными винными бочками. Доротея прошагала к одной из них.

– Давай-ка, Тойбер, сдвинь ее. Или не сладишь уже? Видок у тебя какой-то унылый. Жена не подпускает больше?

Филипп молча обхватил бочку и, пыхтя от натуги, сдвинул ее немного влево. Взору их открылся низкий проход, а за ним – еще одна пропахшая плесенью комнатушка. Она была ненамного просторнее той каморки, в которой Куизлю довелось пожить последние несколько дней.

– Вот, пусть пока здесь побудет, – сказала Доротея. – А теперь прошу меня извинить. У меня там наверху доверенный епископа, а церковь ждать не привыкла.

Она подмигнула здоровым глазом и, не прощаясь, оставила Тойбера и Куизля наедине. Когда шаги ее стихли наверху, Якоба оставили наконец все силы. Он скатился вдоль стены на пол и свернулся, словно раненый зверь.

– Ей… можно доверять?.. – спросил он сонным голосом.

– Доротее? – Тойбер кивнул. – Толстуха Тея держит тут в башне бордель. Вообще-то они под запретом, но плоть – штука слабая. И благородные советники тут не исключение…

Он усмехнулся, зажег еще один факел и расстелил по полу несколько принесенных с собой одеял.

– Патриции про бордель знают, но Тею не трогают. За это время от времени им оказывают здесь особый прием. В основном здесь, конечно, солдатня гарнизонная ошивается. А я за пару геллеров слежу за тем, чтобы посетители не распоясывались особо и с девками ничего не сотворили. А если кто не догоняет, так я его встряхну хорошенько, он со следующего утра из церкви носа не высунет. Думает, я на него порчу наслал… – Он склонился над скорченным Куизлем. – Может, еще что-то нужно?

– Почему? – спросил тот, уже засыпая.

– Что почему?

– Не надо было этого делать. Это… опасно. У тебя семья…

Филипп помолчал, прежде чем ответить.

– Ты один из нас, Куизль. Такой же отверженный, как и я. Как я, кормишь семью, и я знаю, что ты невиновен. Кто-то решил тебя здорово проучить, какой-то ублюдок из совета прямо-таки ополчился против тебя. А руки за него марать должен я… За дурака меня держат. Но мы-то, палачи, не дураки, верно я говорю? Грязные – да. Но не безмозглые.

Однако Куизль уже крепко спал.

Тойбер накрыл его одеялом, выбрался через тесный проход в кладовую и придвинул бочку на место. Утром он еще вернется – с травами и лекарствами, чтобы хоть немного облегчить страдания своего собрата.

Палач поднялся по лестнице и вышел в ночную прохладу. Вскоре к нему вышла Доротея. Она стиснула его руку, и от прежней ее холодной расчетливости не осталось и следа. Некоторое время оба молча смотрели в звездное небо.