– Идите вы к черту, ублюдки! – прорычал Куизль. – Можете хоть на кусочки меня порезать, я никого не убивал!

– Быть может, так мы и поступим, – самодовольно произнес третий голос. – Но сначала попробуем дыбу. Тойбер, начинай крутить.

У палача на лбу выступили капельки пота, губы сжались в тонкую линию. И все же он повернул колесо на четверть оборота – достаточно, чтобы затрещали суставы.

– Избавь себя от ненужных страданий, – призвал Куизля младший из судей, вероятно, Йоахим Кершер. – Доказательства неопровержимы. Мы же знаем, что убийство совершил ты. Но, согласно каролингскому судопроизводству, необходимо твое признание.

– Ничего я не совершал, – пробормотал Якоб.

– Да мы тебя возле двух трупов поймали, чтоб тебя! Они даже остыть не успели! – взбесился Иероним Рейнер. – Господь все знает, он и сейчас на тебя смотрит!

Куизль тихо засмеялся.

– Откуда здесь Богу-то взяться. Никого тут нет, кроме дьявола.

– Без толку это, – резко произнес третий голос. – Тойбер, крути дальше. Хочу услышать, как у него кости сломаются.

– Но, ваша честь, – осторожно возразил палач. Лицо его в свете факелов стало бледным и отечным, задорного блеска в глазах как не бывало, и вообще он, казалось, состарился сразу на несколько лет. – Если пытать слишком быстро, то признание не будет искренним, и тогда…

– А твое мнение кто спрашивал, палач? – проворчал неизвестный судья.

Лекарь Эльспергер, все это время молча сидевший на лавке, теперь вдруг поднялся и кашлянул.

– В словах Тойбера есть доля истины, – заявил он. – Подсудимый, как я вижу, близок к обмороку. Если он потеряет сознание, придется прекратить допрос раньше времени.

– Вы правы, Эльспергер, – отозвался из-за решетки Рейнер. – Так что торопиться не стоит. Тойбер, еще на четверть оборота, не больше.

Палач безмолвно уставился на колесо, лишь через некоторое время до него дошли слова старика.

– Простите, ваша честь. Четверть оборота, как изволите.

Он повернул колесо, и Куизль почувствовал, что еще немного, и плечи вырвет из суставов. Кроме того, в спину все глубже врезались трехгранники. Якоб закрыл глаза и затянул старую детскую песенку, которую много лет назад услышал на привале под Брайтенфельдом. В то время как на горизонте пылали деревни, солдатские жены вполголоса напевали ее перед сном своим детям. С этой песенкой Куизль и сам потом укачивал младшую сестру и детей.

– Майский жук в вышине, а твой папа – на войне…

– Кончай изворачиваться, Куизль, и признавайся, – потребовал юный Кершер. – Все кончено.

– Мать осталась в Померании…

– Признавайся, будь ты проклят! – закричал Рейнер.

– А Померания – в огне…

– Признавайся!

Куизль сплюнул в сторону решетки.

– Да пошли вы, ублюдки жирные.

Некоторое время никто не произносил ни слова и слышалось только хриплое дыхание пытаемого.

– Забавная песня, – со злорадством произнес наконец третий судья. – Жаль только, детям ты ее уже не споешь. У тебя же есть дети, правда? И жена красавица. Как уж ее зовут? Анна-Мария, кажется…

А потом повторил по слогам и едва ли не с похотью:

– Ан-на-Ма-ри-я.

Куизль резко выгнулся. Раздался треск, и палач почувствовал, как левое плечо вышло из сустава. Этот дьявол знал его жену, а может, и детей. Что он задумал? Что, если он уже отыгрался на них за преступление, которое их отец совершил больше двадцати лет назад? Куизль едва не потерял сознание от боли и все-таки снова харкнул в решетку.

– Скотина проклятая! – выкрикнул он. – Покажись сейчас же, я тебе кожу на ремни сдеру!

– Ты, кажется, забываешься, – спокойно возразил ему незнакомец. – Если уж кому и сдерут скоро кожу, так это тебе.

– Прошу вас, коллега, проявите немного уважения – у нас тут допрос все-таки. Можно подумать, подсудимый вам лично чем-то насолил… Эльспергер?

Тощий лекарь вскочил со скамьи.

– Да, ваша честь?

– Подсудимый способен отвечать на вопросы?

Эльспергер подошел к дыбе и осмотрел руки Куизля, выгнутые кверху.

– Левое плечо, кажется, вышло из сустава. А вот правое пока еще держится.

– Дыхание?

Эльспергер кивнул.

– И пока еще дышит. Этот человек здоровее быка, если позволите заметить. Я еще никогда…

– Вашего мнения никто не спрашивал, – перебил его Рейнер. – Уважаемые коллеги, предлагаю освободить подсудимому левую руку и продолжить только с правой. Если угодно, прижечь раскаленным прутом. Уверен, скоро мы добьемся от него признания. Тойбер, развяжи левую руку и продолжай… Тойбер, черт возьми! Что с тобой такое?

Палач вытер пот со лба и устремил взгляд в пустоту.

– Простите, – пробормотал он, – но мне кажется, что ему и вправду на сегодня хватит.

– Еще один умник! – выругался старик. – Здесь что, сумасшедший дом? Делай, что тебе велено, или оштрафую тебя на два гульдена!

Тойбер распутал веревки, и левая рука Куизля повисла, словно канат.

– Господи, признайся уже! – шепнул Тойбер на ухо Якобу. – Признайся, и все закончится!

– Близнецы, души в них не чаю… – пробормотал тот, близкий к беспамятству. – Лизель, маленькая моя, идем, спою тебе перед сном…

– Тойбер, крути колесо, будь ты неладен, – прошипел третий голос. – Или мне выйти, помочь тебе?

Палач стиснул зубы и снова взялся за колесо, а Куизль вновь и вновь затягивал детскую песню.

Слова ее потом всю ночь преследовали палача Регенсбурга.

Нищие пробирались по безлюдным улицам к Новоприходской площади. Симон помогал нести Безумного Йоханнеса, а Магдалена шла впереди и следила, чтобы их не заметили стражники. Столь необычное общество наверняка вызвало бы у них массу вопросов. Оказавшись наконец в подземелье, они уложили раненого в отгороженной нише.

Как и предполагал Симон, клинок не задел легкое. Хотя острие вышло с обратной стороны, рана была чистой, и лекарь смазал плечо мазью из арники и ромашки, после чего приложил кусок мха, чтобы остановить кровотечение.

– Эти свои припадки на ближайшее время придется забыть, – сказал он Йоханнесу и осторожно надавил на край раны, от чего нищий коротко взвизгнул. – Что станется, если недельку поклянчишь честным образом? Просто посидишь у собора с протянутой рукой.

– Так и удовольствия от этого в разы меньше, – простонал Йоханнес и, несмотря на боль, попытался ухмыльнуться.

Магдалена тем временем приготовила чистую воду и тряпки для повязки. Краем глаза она следила за сборищем оборванцев, столпившихся перед грязной шторой. С некоторыми из нищих ей довелось уже познакомиться поближе. В число их входили больные и калеки, уволенные ландскнехты и обнищавшие паломники, падшие женщины и подкидыши. Общество неприкасаемых, какой была и сама Магдалена. Она косилась на этих людей и чувствовала с ними странную связь.