– В каком смысле?

– Мне неважно, что с тобой было. Твой брак, твой развод. Тебе не надо стыдиться своего прошлого.

– Я и не стыжусь. И никогда не стыдилась.

Мой ответ, похоже, его удивил. Мы снова молча впились друг в друга взглядом.

– Ты женат, – выпалила я. Наверное, я ожидала, что он примется оправдываться, но ничего такого не случилось.

– Да, – произнес он тоном, не требовавшим ответа, и я молча отвернулась.

Вновь взглянув на него, я заметила, что он смотрит на завязанную узлом нить жемчуга меж моих грудей. Он подался ко мне, ножки кресла скрипнули по плиткам пола, коснулся ожерелья на моей шее, провел пальцами по ключице. То был миг между тем, когда еще ничего нет и когда уже есть, миг между желанием и поступком. Гольшири одним глотком допил виски и поставил стакан.

* * *

Внезапно – так я впервые увидела Каспий. Впоследствии я часто ездила по дороге в Чалус[42] и не раз вспоминала, как увидела его впервые в тот день, когда меня привез сюда Дарьюш. Даже не верилось, что море предстало предо мною вот так, неожиданно; спуск на берег там длинный, но в первый раз мне показалось, будто мы пронеслись сквозь сосновый бор прямиком к бескрайней синеве.

Я думала, Дарьюш не помнит (или решил забыть), что было между нами. Тот поцелуй, суетливое копошение, голоса во дворе, как мы отпрянули друг от друга, и в следующий миг в дверь постучал его брат. Но продолжение было: Гольшири, как бы невзначай, предложил вместе с ним отправиться на недельку к морю и уже оттуда в Тегеран. Остальные возвращаются в столицу, сказал он, но он возьмет напрокат машину, и мы поедем в Рамсар[43].

На заднем сиденье громоздились камеры, штативы, кассеты с кинопленкой. Перед выездом из Абадана Дарьюш вручил мне карту, на которой был отмечен наш маршрут. В обход Тегерана, мимо зубчатых линий Эльбурса, где бледно-желтый сменяется ярко-зеленым; далее наш путь так петлял, что, когда я проследила его глазами, у меня закружилась голова. Из Чалуса нам предстояло ехать на север, до самого берега Каспия.

По пути нас манили освещенные солнцем бирюзовые купола; ослепительная синева их камня воплотила тоску земли по небу. Мы приехали к морю под вечер. Я устала от долгой дороги, но великолепные пейзажи придали мне сил, я то и дело высовывала голову в окно. Бескрайние зеленые поля сменялись горами в тумане, густыми лесами, пологими холмами и, наконец, морем.

– Каспий. – Дарьюш заглушил мотор, обвел рукой окрестности.

Я вылезла из машины и замерла, очарованная. Он взглянул на меня, и мое изумление явно ему польстило. Налетевший ветер бросил мне в лицо пряди моих волос. На миг я позабыла о Дарьюше. Был пятый час вечера, на берегу ни души. Я приставила ладонь козырьком ко лбу и огляделась. Насколько хватало глаз, простиралась морская синь – не олово залива. Вдоль берега росли апельсиновые рощи, вдалеке тянулись в небо сосны.

Я оставила Дарьюша на стоянке, пошла к морю. Влажный ветер холодил кожу, в ушах мерно шумел прибой. Сверху мне был виден темный и мокрый берег. Мне вдруг захотелось помочить ноги. Я сбросила сандалии, ступила на гальку. У края воды оглянулась на Дарьюша, он поднял руку, помахал мне. Я помахала в ответ. Чувствуя на себе его взгляд, я повернулась к волнам, приподняла юбку и шагнула в воду.

Какой же это был восторг. Я вошла в море – и почувствовала свободу, которую любила и люблю. Я будто вновь стала той девочкой, что сидела под кустом жимолости в материнском саду. Той девушкой, что тайком пробиралась на крышу посмотреть на небо в густой россыпи звезд. Не помню, когда в последний раз мне было так хорошо и легко. Я закрыла глаза, глубоко вдохнула, чувствуя солоноватый воздух, и подумала: «Я хочу стать морем».

Взявшись за руки, мы вернулись с берега к машине и поехали на виллу Дарьюша, расположенную в прибрежной деревушке. Обрамленная бугенвиллеями вилла, возвышавшаяся над цитрусовым садом, смотрела на Каспий. Дом был просторный, но скромный и простой. На неделю он принадлежал нам. Едва мы вошли, Дарьюш распахнул окна, и легкий влажный бриз наполнил комнату запахом дождя и кипариса. Я подошла к Дарьюшу, он обнял меня за талию, расстегнул на мне юбку, блузку и стащил ее с меня через голову. Я засмущалась было, но он коснулся губами моей межключичной ямки, шеи, поцеловал мою руку, и я уже ни о чем не могла думать. Я прижалась к нему в медовом вечернем свете. В той комнате я позабыла сомнения и робость.

– Ты прекрасна, – пробормотал он, опустился на колени, поцеловал меня в грудь, и следующие его слова смолкли на моей коже.

Наутро я окинула взглядом блестящее медное изножье кровати, накрахмаленные хлопковые простыни, вдохнула доносящийся из кухни аромат свежесваренного кофе и поняла, что прежде не знала такого счастья. Мы часами гуляли в горах и у моря, возвращались на виллу и ужинали рыбой, овощами, грецкими орехами, йогуртом и инжиром со сливками. По вечерам разговаривали у камина, пили красное вино. Вставали поздно, дважды в день занимались любовью. Что за райская жизнь.

В один из таких дней я узнала подлинный смысл моего имени.

– Форуг, – пробормотал Дарьюш, лежа щекой на моем животе. Его щетина колола мне кожу. – Знаешь, что это значит?

– Мое имя? – Я рассмеялась.

– Да.

– Свет, – ответила я.

Он приподнял голову.

– Нет, не свет. Точнее, не совсем, – поправился он. – Это сияние, которое окружает свет.

Только те дни у Каспийского моря принадлежали нам без остатка. Мир, отдельный от всех и вся. И когда я впоследствии о них написала, слова перенесли меня туда, в нежность и трепет зарождающейся любви:

24