Мэдисон снова поморщилась от боли, скрипнула зубами и вцепилась в ручки кресла. В палату вбежали две медсестры – Сэнди и Харди.

– А вот и мы, Уокер, спасибо, что начала.

Сестра Харди надела перчатки и взяла у Киры датчик УЗИ. Девушка отошла от кресла, а более опытная Харди продолжила осмотр.

– Опишите боль, – попросила сестра.

– Сильная, но не постоянная, – сказала Кира. – В области желудка и левого бока. Еще у нее кровотечение: наверно, отслоение.

– Что это значит? – всполошился Хару. – Это плохо? Она поправится?

– Мы делаем, что можем, – ответила Харди. – Пожалуйста, не мешайте нам.

– А что с ребенком, он здоров?

Изображение то становилось резче, то снова расплывалось. Кира указала на экран:

– Там тень.

– Вижу, – ответила сестра Харди, спустила датчик ниже и чуть наклонила его. Мэдисон успокоилась, и картинка стала резче: большой черный овал (желудок), а за ним расплывчатый черный треугольник. Компьютер практически сразу его определил и пометил красным.

– Частичное отслоение, – заметила сестра Харди. – Как вы и говорили, – она вгляделась в темно-красное пятно в середине экрана. – Молодец, Уокер.

Кира почувствовала, как напряжение оставляет ее, словно вытекая через ноги в пол и оставляя в душе опустошение.

– Что это значит? – спросила Мэдисон.

– Это значит, что все в порядке, – успокоила ее Кира. – Плацента чуть оторвалась от стенки матки. Это не очень хорошо, но по большому счету не опасно ни для тебя, ни для ребенка. Тебе пропишут постельный режим, так что особо разгуливать не сможешь, и оставят в больнице, чтобы мы могли наблюдать за тобой круглосуточно семь дней в неделю.

– Но я не могу здесь остаться, – возразила Мэдисон.

Кира сжала ее плечо.

– А ты представь, что это отпуск. Завтрак в постель, обслуживающий персонал, готовый прибежать по первому твоему требованию… С тобой и с малышом ничего не случится, даже если нас не будет рядом.

– Это точно не опасно? – спросила Мэдисон. – Если меня кладут в больницу…

– Двенадцать лет назад я отправила бы вас домой с тампонами и тайленолом, – ответила сестра Харди. – Но теперь мы стараемся не рисковать.

– Ладно, – сдалась Мэдисон. – Но зачем мне непременно лежать в кровати? То есть вообще нельзя будет ходить?

– Старайтесь вставать как можно меньше, – пояснила сестра Харди. – Отслоение плаценты бывает нечасто, но в вашем случае это, скорее всего, вызвано перенапряжением, так что придется вас изолировать.

– Никаких больше уборок, – добавила Кира. – Я поговорю с Зочи, и мы решим, как тебе помочь.

Мэдисон виновато улыбнулась и глубоко вздохнула:

– Зря я сюда пешком шла.

– Уж не сомневайся, я за это отлуплю Хару велосипедной цепью, – пошутила Кира и бросила на Хару сердитый взгляд. – А сейчас отдохни.

– Надо взять анализ крови, – сказала сестра Харди. – Потом мы дадим вам обезболивающие, и вы сможете поспать.

Кира сжала руку Мэдисон и отодвинулась, чтобы не мешать медсестрам. Возбуждение еще не схлынуло окончательно. Кира вышла в коридор и рухнула на стул. Пронесло. Она медленно выдохнула, прокручивая в уме все возможные варианты: ведь могло быть гораздо хуже. Не хочу, чтобы Мэдисон, как Ариэль, беспомощно колотилась в стекло, умоляя дать ей подержать мертвого младенца.

Но я так и не выяснила, как его спасти.

Кира уставилась в пол. Думать не было сил.

– Привет.

Она подняла глаза: рядом стояла Зочи с чуть искаженным, усталым лицом.

– Привет, – ответила Кира. – Слышала про Мэдисон?

– Ага, – кивнула Зочи, – но я здесь не потому.

Кира нахмурилась. Пожалуйста, хватит уже происшествий. Она выпрямилась:

– Что случилось?

Голос Киры прозвучал бодрее, чем она себя чувствовала.

– Изольда только что вернулась из Сената, – сказала Зочи. – Они приняли поправку к Закону надежды. Завтра об этом объявят официально. Теперь возраст беременности – с шестнадцати лет.

– Все официально, – проговорила Изольда. Она валялась на диване с полупустой бутылкой в руках. – Поправку приняли сегодня днем. Или уже вчера – сейчас ведь больше полуночи?

– Поверить не могу, – Зочи уставилась в пол. – В голове не укладывается.

Изольда сделала большой глоток.

– Какая разница, веришь ты или нет. Твое правительство дало тебе два месяца, чтобы залететь, – она подняла бутылку. Лицо у нее было красное и мрачное. – Ваше здоровье.

– Пей-пей, – кивнула Зочи. – А то скоро придется пить за двоих.

Кира молча сидела на диване, слушала, как жалуются подружки, и думала о мотивах, заставивших Сенат принять такое решение. Первое, что приходило в голову, – их вынудили ультиматумы Голоса. Любые другие меры показались бы уступками, поэтому сенаторы поступили иначе. Но в глубине души девушка понимала: это из-за Сэмма. Тот самый «запасной вариант», о котором обмолвился Хобб. Она предупреждала, что нужно ослабить давление, они же вместо этого усилили контроль. Для тех, кто одобрял Закон надежды, разумеется, это решение – свидетельство силы и солидарности общества, но как быть с остальными? Это же фактически объявление войны.

И хуже всего, что присутствие партиала должно остаться в тайне. Кира понимала, что Мкеле прав: если о Сэмме узнают, то в сложившейся напряженной обстановке это приведет к бунту, и Кира окажется напрямую в нем замешана. Она больше не скажет ни слова ни о Сэмме, ни о тестах, ни о чем: будет работать изо всех сил и постарается вылечить вирус прежде, чем кому-то придется умереть.

Но даже сейчас, спустя два дня исследований, она ни на шаг не приблизилась к разгадке. Она выяснила, как Сэмм мыслит, общается, дышит, ест, двигается, но по-прежнему не представляла, как функционирует его иммунитет. Кира оказалась в тупике. А поскольку она не могла ни с кем поделиться сомнениями, приходилось мучиться в одиночку.

Ей казалось, что она тонет.

Изольда отхлебнула из бутылки.

– За распитие алкоголя во время беременности можно угодить под стражу и попасть под круглосуточное наблюдение, – сказала она. – Так что буду наслаждаться, пока можно.

– Твой ребенок важнее твоих прав, – добавила Зочи. – Для Сената ты просто матка на двух ногах.

– Повзрослей уже, – отрезала Кира, и ее тут же кольнуло чувство вины: ведь она думала так же, как и Зочи, отчего же на нее набросилась? Закон надежды не работает, и Сенат зря упорствует. Может, ее разозлило то, как подруга об этом сказала – мол, права человека важнее всего на свете. Прежде Кира и сама так считала, но ситуация изменилась. Девушка слышала, как спорят сенаторы, видела страх в их глазах. Делароза права: речь идет о вымирании. Подружки изумленно уставились на Киру, и это рассердило ее еще больше. – Тебе не приходило в голову, что в жизни есть вещи поважнее твоих прав? И выживание твоего вида важнее твоего права рассуждать о том, как все это несправедливо?