— один из главных принципов, даже четвертинка еврейской крови не позволила бы Андропову стать руководителем тайной полиции, а тем более советским вождем. Уже самим своим жанром слух выдает в человеке, который сам о себе его распространяет, иезуитские наклонности. Бывали случаи, когда евреи, скрывая свое еврейство, становились яростными антисемитами, но чтобы антисемит не по природе, так на практике, выдавал себя за еврея — это куда более удивительно.

Есть, конечно, среди слухов, рекламирующих Андропова, вполне правдивые. Известный литературный критик, профессор Московского университета Владимир Турбин рассказывал, как однажды на семинаре по русской литературе сообщил студентам о печальной участи старого русского литературоведа Михаила Михайловича Бахтина, автора блестящих и всемирно известных исследований о Достоевском и Рабле. Его звезда начала заново восходить в московских литературных кругах в 60-е годы после почти 30-летней опалы: за участие в религиозно-философском кружке он был в конце 20-х годов сослан в Казахстан на шесть лет, затем перебрался в Саранск, столицу Мордовской автономной республики, откуда перевезти его в Москву не представлялось возможным из-за строгих паспортных правил. Среди слушателей Турбина оказалась студентка Ирина Андропова, дочь председателя КГБ. С его помощью старый и больной Бахтин не только получил московскую прописку и квартиру в писательском комплексе на Красноармейской улице (его называют также “розовым гетто": дома здесь действительно из розового кирпича, а среди живущих в них писателей много евреев), но и был помещен на год в так называемую “кремлевку" — привилегированную больницу для высшего состава советского руководства, хоть и в палату второго сорта, зарезервированную для высоких гостей из стран третьего мира на случай, если они заболеют. В 1975 году, за несколько месяцев до смерти Михаила Михайловича Бахтина, один из авторов этой книги — Владимир Соловьев — побывал у него в гостях, и тот полностью подтвердил рассказ Турбина.

Несмотря на отговоры родителей, Ирина Андропова, как и ее брат Игорь, мечтала об артистической карьере. Однако на просмотре в Театре на Таганке они провалились: художественный руководитель Юрий Любимов забраковал обоих, не подозревая, чьи они дети. Впоследствии Андропов считал себя обязанным Любимову за это решение, так как планировал для своих детей совсем другой путь. В отношении сына его надежды сбылись: Игорь пошел по стопам отца и делал политическую карьеру. ‘Что касается Ирины, то косвенным образом ее мечта о театре осуществилась: она вышла замуж за актера Театра на Таганке Александра Филиппова. Благодаря этой матримониальной связи эстетически самый передовой и политически самый злободневный советский театр, находившийся в перманентном конфликте с властями, получил неожиданную поддержку от шефа тайной полиции. О чем все это свидетельствует? О любви Андропова к искусству или о его отцовской любви, ради которой он рискнул пренебречь служебными обязанностями? А может, о присущей тиранам любви не только к казням, но изредка и к милосердию, ибо в нем власть всесильного человека проявляется ярче и нагляднее — как для самого тирана, так и для жертвы? Потому что объект милосердия — тоже жертва, хотя и с обратным знаком, избежавшая пока что жертвенного алтаря.

Кстати, придя к власти, Андропов сразу же потребовал от Юрия Любимова уступок. Как мы уже упоминали, он запретил поставленный по исторической пьесе Пушкина спектакль “Борис Годунов“ — о борьбе за власть в Кремле на рубеже XVI–XVII веков, которая мало чем отличалась от борьбы, которую вел Андропов в том же Кремле спустя несколько столетий. Так реальный жандарм взял верх над вымышленным либералом.

Присутствуя однажды, благодаря теперешним родственным связям, на театральном банкете, Андропов протянул сидящему напротив актеру рюмку коньяка — чокнуться. Увидев, что тот колеблется, он улыбнулся и сказал:

— Мой вам совет — принять. Учтите, у КГБ длинные руки.

Шутка выдает человека, который умеет не только пользоваться властью, но и наслаждаться ею, смаковать ее. Шутка не веселая, а зловещая. Очень трудно, помня о страшной славе тайной полиции в СССР, заставить себя улыбнуться. По старому русскому определению, такое острословие принадлежит к разряду из жандармского юмора.

Прихода Андропова к власти ждали как явления Мессии. В Советском Союзе надеялись, а немногие — боялись, что придет новый Сталин и жесткой рукой восстановит в империи порядок и ее престиж. За границей рассчитывали, что придет новый Хрущев, благодаря чему наступит новая оттепель: диссидентов выпустят из тюрем и сумасшедших домов, выведут войска из Афганистана, проведут децентрализацию в экономике по венгерскому образцу, начнется новый этап детанта с Западом.

Как подтвердит время, советские прогнозы окажутся более верными, чем западные. Похоже, что те, кто был ответственен за образ Андропова на Западе, несколько перебрали, недооценив все-таки восприимчивости западного общественного мнения и его склонности к “благожелательному мышлению". А это могло иметь нежелательные эффекты впоследствии, когда Андропов официально стал бы руководителем Советского Союза и не оправдал возложенных на него свободным миром надежд: прятаться ему больше не за кого. Заменить “Долину Кукол" учебником английской грамматики сравнительно легко. Теперь предстояла куда более сложная работа — снизить либеральные надежды на будущего советского царя, объяснив заранее, почему им не суждено сбыться немедленно после воцарения. Как и пристало руководителю тайной полиции, Андропов не доверял никому — особенно в такой решающий момент политической карьеры. Тем более не мог он никому доверить задачу такой сложности: сохранив свой либеральный образ, уменьшить западные ожидания. Он решил ее выполнить сам.

Тем же летом 1982 года, будучи фактически, хотя и неофициально, главой Советского Союза, Юрий Андропов совершил блиц-путешествие в несколько восточноевропейских сатрапий. Хотя тайная полиция находилась в надежных руках верного клеврета Виталия Федорчука, а самое путешествие держалось в строжайшей тайне, Андропов тем не менее не решался надолго покидать столицу. На специальном самолете он вылетел ночью, а к вечеру следующего дня уже вернулся обратно, успев побывать за несколько часов в Будапеште, Праге и Восточном Берлине, встретиться с вышколенными его ведомством тамошними руководителями — Яношем Кадаром, Густавом Гусаком и Эриком Хоннекером. Но миновал три других восточноевропейских столицы. Бухарест — потому что румынский диктатор Николае Чаушеску вышел из повиновения Москве еще в середине 60-х годов. Варшаву — потому что не больно-то верил генералу Ярузельскому, считая его военный переворот далеко не оптимальным для России вариантом. И Софию — потому, что предпочитал сейчас не афишировать свои “болгарские связи", которые другим концом упирались в площадь Святого Петра в Риме. Да ради поставленных перед собой целей ему и достаточно было этих встреч в Венгрии, Чехословакии и Восточной Германии. Причем если в Москве он держал поездку в строжайшей тайне, то в восточноевропейских столицах, напротив, был