А кончается очерк тем, что Крафта ведут в Художественный театр на спектакль о Ленине, настолько острый и правдивый, что он разрешен лишь после просмотра Политбюро во главе с Брежневым за несколько месяцев до его смерти. Привилегированные зрители спектакля, когда его смотрит Крафт в сопровождении двух поклонников Андропова, — в основном члены Центрального Комитета и депутаты Верховного Совета, совместное заседание которых, посвященное 60-летию объединения различных этнических районов страны в Союз Советских Социалистических Республик, состоится двумя днями позднее. Восторженное и злободневное восприятие спектакля высокими сановниками, включая приставленных к Крафту гидов, накладывается и на впечатление американского журналиста, несмотря на его несколько критических замечаний в адрес Ленина, а значит, и на впечатление читателей Крафта, которые не могут не заметить общих черт между образом Ленина в спектакле, поставленном невидимым режиссером для американского журналиста и через него — для читателей “Ньюйоркера“ и слушателей “Голоса Америки“.

Естественно, что среди тех, с кем Крафт говорил в Москве, не нашлось никого, кто хотя бы для правдоподобия обмолвился одним критическим словом о бывшем шефе тайной полиции. И дело не только в страхе рассказчиков перед героем их рассказов, но в том, что все они без исключения принадлежали к привилегированной касте советского общества: привилегированный физик, привилегированный журналист (он запросто вхож к Андропову), привилегированный экономист, привилегированный американист (в его институте и под его непосредственным руководством работает Игорь, сын Андропова), привилегированный поэт, привилегированный режиссер (актер его театра женат на Ирине, дочери Андропова), даже диссидент, не в укор ему будет сказано, и тот по сравнению с другими, которые высланы, сосланы или сидят в тюрьме, привилегированный!

С такой же быстротой, с какой Андропов придет к власти через несколько часов после смерти предшественника, новый хозяин России сразу установит своеобразный внутриотечественный рекорд в области для него, несомненно, важной: за всю 65-летнюю советскую историю не было в Кремле вождя, о котором с первых дней его пребывания у власти распространялось бы столько слухов. Даже Сталину понадобилось немало лет после прихода к власти, чтобы начать создание своего культа. Что же говорить тогда о Хрущеве или Брежневе? Иное дело — Андропов. Старт его культу был дан при жизни Брежнева, в мае 1982 года, и это является еще одним, косвенным свидетельством, что именно в это время в Москве завершился государственный переворот. Причем если Брежнев служил как бы негативным фоном для следующего советского вождя, то его героическим прообразом объявлялся Ленин. А так как замкнутость и секретность кремлевской жизни при этом ничуть не уменьшилась, то источник слухов следовало искать в организации, которую Андропов возглавлял прежде и которая под его руководством усовершенствовала свое искусство дезинформации, доведя его до виртуозности.

Уже сам жанр самораспрастраняемых слухов — апокриф о будущем либерально-интеллигентном руководителе России, вынужденном якобы скрывать свои положительные качества, а взамен выставлять и даже усиливать отрицательные, чтобы удержаться у власти, — указывает по крайней мере на их тройную цель: добрать то, чем реальный Андропов в действительности не обладает, либо обладает в значительно меньшей степени; скрыть за фасадом реальность, которая явно отличается от создаваемого образа, и, наоборот, выдать за вынужденную маску, то есть опровергнуть образ, который выводится из венгерского и политического опыта. Иначе говоря, тайный либерал, западник и интеллигент вынужден притворяться таким же, а может быть, даже еще большим монстром, чем его кремлевские начальники и коллеги, дабы не показаться им подозрительным и не быть обнаруженным.

В нью-йорк-таймсовском панегирике Андропову Харрисон Солсбери рассказывает историю, связанную с его романом “Врата Ада“, где выведен некий писатель-диссидент — кентавр, созданный из Солженицына и Сахарова, — и Андропов, который сочувствует опальному художнику, но по долгу службы вынужден изгнать его из страны. Один из советских знакомых Солсбери, прочитав роман, говорит американскому автору:

— Что вы сделали из Андропова?

— Как что?

— А то, что вы представили его человеческим существом. А это повредит его репутации в Политбюро.

В основе подобных слухов лежит не очень высокое представление КГБ и его бывшего шефа о западных клиентах, потребителях советской информации на экспорт, отчасти, как видим, оправданное. Ведь ни Солсбери, ни Крафт, ни кто-либо другой из пересказчиков мифа о либеральном Андропове не обратили даже внимания на то, что его страх перед раскрытием своей якобы либеральной сущности противоречит настойчивым усилиям создать себе либеральную репутацию. Но самое главное противоречие — между слухами об Андропове и его конкретными делами на посту руководителя КГБ или советского посла в Венгрии во. время антирусского восстания (хотя заново оживленные в это время венгерские сплетни об Андропове затушевывают его непосредственное участие в подавлении восстания, зато подчеркивают либеральную поддержку экономических реформ Яноша Кадара).

Именно к такой категории слухов, будто бы компрометирующих Андропова в глазах других членов Политбюро, принадлежит слух о четвертинке либо даже половинке у него еврейской крови. Рой Медведев прямо говорит, что это мешало Андропову в борьбе за власть. Слух, однако, невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Этимологический анализ фамилии показывает, что Андропов скорее из обрусевших греков и потому его предки по мужской линии могли быть Андропулосами. Впрочем, это не исключает и еврейской четвертинки. Но если греческое происхождение, как и любое другое — украинское, татарское, армянское, не может играть решающей роли в политической карьере в СССР, то еврейское, особенно при тотальном антисемитизме в высших партийных кругах, верный знак надежности и изгойства, препятствие на пути к вершинам власти вождя, пусть даже во всем остальном идеального по советским стандартам. Больше того: еврейство — вообще универсальное средство для компрометации противника либо для отмежевания от зла. Как мы уже видели, русские националисты полагают все беды России после революции — от евреев. И даже грузины, отмежевываясь от Берии, который родом из небольшого кавказского племени менг-релов, объявляют его евреем. Советская власть, напротив, тщательно скрывает еврейскую четвертинку Ленина, боясь ею снизить образ вождя революции.

Однако значение слуха все-таки амбивалентное. С одной стороны, он компрометирует Андропова, а с другой стороны — усложняет образ, и не одной лишь аналогией с Лениным. Для шефа тайной полиции, которая является главным орудием открытой и часто жестокой политики антисемитизма, четвертинка еврейской крови — особенно пикантная черта, символически намекающая на тайную связь палача с жертвами. Это скорее все-таки слух для внешнего рынка, ибо в отличие от американского президента Андропов не зависит ни от еврейского лобби, ни от еврейских избирателей. А то, что слух не имеет под собой никаких оснований, — несомненно. В сложившихся на Кремлевском холме условиях, где антисемитизм