– Они родственники? – хрипло спрашиваю, зачем-то, пытаясь что-то говорить. Почти ничего не слышу, все заглушает треск горящей под ногами земли.

– Нет, – Ройх произносит это с отчетливым удовольствием, будто и сам рад этому факту, – мы уточняли на всякий случай. Точно не родственники. Каховский Лисицину не отец, не дядя, не брат. Но при этом взятку за его шкуру Каховский дал. Даже лично из полиции после драки забрал.

Я поднимаю глаза. Как же я надеюсь, что мой взгляд сожжет Ройха до головешек, но увы – он всего лишь затыкается, продолжая сверлить меня непреклонным взглядом. Впрочем отсутствие его болтовни делает мне лучше только на капельку. А так-то…

Почти ничего.

– Мы далеко уехали? – спрашиваю устало. Можно было бы покоситься в окно, прикинуть, в какой мы примерно части центра. Кажется, вечность прошла – но объективно, не больше двадцати минут. Мы не могли уехать так далеко, чтобы нельзя было вернуться.

– Ну, может быть и не очень… – Ройх уклончиво играет бровями.

– Отвези меня назад.

– Забудь об этом.

Наша с ним категоричность яростная, критичная, зашкаливающая. Я сверкаю глазами, он – подается вперед, всем своим видом демонстрируя безграничную готовность скручивать меня в бараний рог.

– Ха! – ядовитый смешок сам срывается с моих губ, пока я подчеркнуто неспешно стягиваю со своих плеч цыганское платье-распашонку, – что ты там говорил? Что жалеешь о таблеточке?

– К чему это сейчас? – тон Ройха понижается, я действительно напомнила ему о серьезнейшем из его просчетов.

– А ты не понимаешь, да, Юлий Владимирович? – складываю платье складочка к складочке, – не видишь, что наша нынешняя ситуация отличается от той процентов этак на пять?

– Это совершенно другое.

– Нет, – я покачиваю подбородком, – ты снова все за меня решаешь. Снова лезешь туда, где не имеешь права ничего решать. Снова думаешь, что даже узнав о том что мой жених сидел за употребление наркотиков – я радостной феей полечу под венец.

– Почему бы и нет? Хоть даже мне назло!

– А не много ли ты о себе возомнил? – шиплю я саркастично.

Весь мой яд пропадает втуне под долгим испытующим взглядом Ройха, вместо однозначного ответа.

Нет. Не много. И я-то знаю, что не так уж он и не прав. По крайней мере, не было с моей стороны честно настаивать на свадьбе, после того как я узнала что меня-то Ройх предал ради усыновления Антона. Мне было куда больнее, чем должно было быть. Только он не может этого знать.

Не телепат же он в конце концов. Только мудак, который снова и снова доказывает мне, что ничего и никогда между нами не стало бы возможным.

Ведь если нет уважения, то…

– Ты можешь пообещать, что не выйдешь за него, если мы вернемся? – пальцы Ройха накрывают мою ладонь, – если ты пообещаешь…

– Нет, не пообещаю, – говорю безразлично, отворачиваясь в сторону, – ты не имеешь никакого права на такие требования.

– Катя… – он тихо рычит, явно находясь на пределе терпения.

– Не имеешь, – я повторяю тихо и упрямо, – ты должен вернуть меня без условий. Если действительно что-то понял.

Я слышу тихий и бешеный скрип зубов.

Чувствую как пульсирует болью под его пальцами кожа на моем запястье.

Не смотрю на него.

Не хочу. Не верю.

Он не поменялся! Никто не меняется! Ради чего? Ради меня? Ха! Можно подумать, я была так уж ему важна!

Нас разделяет пропасть тишины.

Это пафосно, но я так привыкла описывать любые будничные сцены метафорами, что мне даже не стыдно. А этот образ отлично подходит ситуации. Нечего нам говорить друг другу.

– Катя, – Ройх опускает ладонь мне на плечо, стискивает её с силой.

Я молчу. Не поворачиваюсь. Не реагирую.

Все что могла – я сказала. К чему тратить силы вновь?

А хватка его крепчает, в какой-то момент даже становится больно. У меня болезненно кривятся губы, и рука сразу же разжимается, оставляя после себя на коже только пять раскаленных отпечатков. Кошусь туда, сама удивляюсь, как безобидно они смотрятся на коже. Едва-едва розовеют. А ноют так, будто у меня тут синяки фиолетовые.

Стук, непонятный, неожиданный – заставляет меня развернуться от окна.

У Ройха неподвижное, абсолютно бесстрастное лицо, но стучал он. В перегородку что разделяет салон тачки на пассажирскую зону и водительскую. Тихо шурша опускается стекло в небольшом окошке для общения…

– Разворачивай, Макс, – хрипло и глядя на меня в упор произносит Ройх, – и дай по газам, чтобы наша невеста увидела жениха, до того как он рванет писать заявление о её похищении.

– Кхм… Юл… – наверное, я абсолютно не удивлена, расслышав в ответ удивленный кашель господина Вознесенского, – мы ж собирались её из города увозить. Может даже на твой объект…

– Планы поменялись, – замогильным голосом комментирует Ройх, кажется, совершенно перестав моргать, – разворачивай и по газам.

Странный у нас с ним выходит покер. Без карт, без стола, без лишних противников. Только глаза в глаза, и поди ка найди в какой ставке противник блефует.

Я не верю ему.

Не верю, даже услышав, даже ощутив на собственной шкуре все прелести резкого разворота – и послушав что о нас думают господа водятлы Северной Пальмиры. Не верю до тех самых пор, пока машина не тормозит там, откуда уехала, и даже не у задней двери, а у главного входа. И даже стискивая пальцы на ручке двери я не до конца верю, что это все реально. Может дверь заблокирована?

Он ведь совершенно не умеет играть не грязно, по честному, и я совсем не помню, когда со мной он поступал правильно.

Но дверь открывается, и это практически шок. Настолько сильный, что даже зная, что там где-то беспокоятся обо мне мать, дочь, лучшая подруга, я не сразу распахиваю дверь, не сразу бросаюсь навстрече неожиданной свободе.

Когда сильные пальцы ловят меня за запястье я к своему ужасу испытываю почти лихорадочное облегчение. Нет, не потому, что я хотела бы, чтоб Ройх меня удерживал от встречи с Киром, конечно нет! Просто все стало на свои места – меня никто не собирается отпускать, мне снова собираются диктовать что делать.

Полосую по лицу Ройха бритвенно-острым взглядом.

– Выйдешь за него… – он же напротив, кажется и не отрывал свой взгляд от меня, – и я тебе гарантирую, что тебе придется заранее придумывать байку для мужа, почему все твои дети будут похожи на меня.

Жар приливает к щекам. Снова отчаянно зудят ладони, потому что наглость Юлия Владимировича все границы переходит.