Дурак! В цирке тебе морду щипали

Чучело в костюме в золотом сукне

Сколько ложек стареющих украдено с вами

и пропало бесцельно в великой поре.

А я помню каток. Десять девочек милых

с восьмикратной усмешкой, с носами припухшими

Есть ли мясо моё? Нету, кости, мосолы,

Заедайте его, запивайте его!

Ах, как холодно мне, ах, как мне неуютно

В Ленинград я поеду, в ночной Петербург

Там дадут мне квартиру — друзья мои смутные

Ну, а коль не дадут,

я и сам пристроюсь!

«Слушай, красавец, ты был когда-то пионером…»

Слушай, красавец, ты был когда-то пионером

а ты помнишь то утро,

когда ты галстук снял

не из-за убежденья

не из-за морд инородных

а из-за удивленья

ты сказал: «Я не их».

Да и то было верно.

Сумасшедшим вельможей

косоротым любимцем

не был ты никогда

в реверансовых комнатах

ты сказал иноземцам

чтоб они убегали

К далеко. Навсегда.

«Саша. Величанский…»

Саша. Величанский

вспоминая о тебе

и купив третью бутылку вина,

я скажу, что ты, голубчик,

был свидетелем происходящего,

хоть бы Наташу, хоть бы горе принесло

Разве ж я могу рассчитывать, чтоб меня одной

бутылкою смело.

«Имеет то место нетвёрдую почву…»

Имеет то место нетвёрдую почву

Покрыты водою растениев корни

Облеплены тополи низкие массой

тяжёлых ночных насекомых из класса

тянущих по трубочке кровь из людей

В надвинутом небе как будто злодей.

На голые ноги приходит орава

и ест. И смородина чёрная справа

и ешь её ягоды це́лую се́мью

съедаешь, а тут и выходит Луна.

Она так и знает тебя как едока

её чёрносмородиновых полей.

Много сот метров этой равнины — трясины,

а я нахожусь у её сердцевины.

И боже, чтоб знал я её магазин

Ногой не коснусь сих проклятых низин.

«Тридцать три недели…»

Тридцать три недели

ничего не пишет

Возглас сохраняет

посереди себя

Встанет в полвторого

ходит, стучит, дышит

Стул роняет на пол

Ударяет в дверь.

Легко собирался

Пожить да отшиться

Поховают будто бы

а ты есть живой.

Вижу, не получится

Придётся убиться

Вечные вопросики

чудят надо мной.

«Кто же имел железный язык…»

Кто же имел железный язык

лету вдруг скажет: «Конец твой пришёл».

Лето испуганно сразу уйдёт

красным и жёлтым мелькая плащом.

Утром на площади старый кирпич

будет покрыт беловатою слизью

В ватной одежде крестьянский старик

сонно поедет на серой телеге.

Милый малыш из вторых этажей

перебежит запотевшую площадь

из переулка зевая, шурша

выйдет закутанный старый аптекарь.

«Часы стучат, толкая его плакать…»

Часы стучат, толкая его плакать

Он сел под деревом, помяв костюм

А дерево густое, расписное

И в дерево был вложен ум.

По той же ткани тонкому жилету

Скользит забегший муравей степняк

Заулыбавшись как больная в банках

Старухин вылепил себе лицо.

Печётся солнцем голова седая

и пыли ком летая опустил

кусок себя на отворот и брюки

ботинок серым пеплом заложил.

А он в часы подставивши до уха

Всё слушает их необъятный бой

Старинная мучительная штука

Футляр однообразно золотой…

«Овевается мать уже общим былинным узором…»

Овевается мать уже общим былинным узором

и ложится уж пыль на живую далёкую мать

Серебристая пыль на сухую на серую маму

в кофте той, что когда-то я ей подарил

Прошлым летом я в гости

ездил в их неживой санаторий-квартиру

Я питался и спал там во сне золотом

но меня там не бы́ло, не бы́ло, не бы́ло

и питался не я, а какой-то другой их борщом.

Окружается мать чем-то белым иль серебристым

паутины ли комок иль времени дымом и сном

Только это вдали — что была мне мамаша

моя мама давно, как пятно теплоты

Так же помню её, как и солнечный свет на коленке

В малышах этот солнечный свет, в давнем дне

Соскользнул на меня побывавший вначале на стенке

как он тёпел, как тих, как молочен и ласк.

Мальчик

Из летних мух толпой рыдающей весёлой

и сбитой в плотный клуб плюющих молодых

он выбирал одну — следил за ней из щёлок

и очень не спешил, не трогал он иных.

Но эту взгляд прибил, уже к стеклу приклеил

и внутренностей белое пятно течёт

Хотя ещё рука минуты две лелеет

и пальцем трогает, надежду подаёт.

И нравится ему вначале сделать больно

щипая и дразня, крыло вдруг оторвать

Чернеет мир у ней в её глазах невольных

Пытается ещё погибшая бежать

и бьёт одним крылом по молодой природе

по воздуху весны, что пахнет кислотой

но он уже застыл и палец на исходе

в тот недалёкий путь до тела — роковой…

Раздался хруст и вмиг семья большая

весёлых мух весенних и зелёных

могла увидеть на стекле повиснул труп

одной из них прибывшей из компаний отдалённых.

«Взгляды у ворот…»

Взгляды у ворот

огибает кошка

холостые ступени

звучат впервые

имея детей

от