собачной

Наш подвал зелёный старый

полон воздухом умершим

толстогорлым змеевидным

Дважды лампочки вкручали

Ничего из них не видно.

Лишь грибы растут виднеясь

шляпкой серою моргая

там живёт лишь поросёнок

напитаемый картошкой

у него глаза белёсы

от темно́ты постоянной

А хозяйка тётя Клава

для прикорма покупая

Поместила, чтоб на праздник

заколоть его ножами.

Пахнет сыростью собачной

Наш подвал зелёный старый

и там изредка ночует

дед Никола — он рабочий

Он худой, как через дырку

был продет когда-то узкую

Как напьётся, так и ляжет

хоть и вредно, пусть и воздух

Эти мысли мне приходят

когда вечер на Москве

Вспомню наше я предместье

из деревьев вечный парк.

И глаза мои слезою

обольются, закричат

Ах, подвал, шепчу с тоскою

Ах, друзья, Украйна-сад.

«Это очень красиво, ребята…»

Это очень красиво, ребята,

когда ваши убитые живы

Когда наши убитые шляются

и лежат на песке

Это очень красиво, ребята,

когда пешие ноги гуляют,

предвещая рожденье бегущих

и великих конных ночей

Вся листва возмутилась и сдохла

Все запасы зерна закричали

Появилось белое небо

и исчезло, работой пылая.

Мыши высыпали колонной

и пошли на раскопку дома

на копанье старинного дома

под горбатой землёй он

мыши высыпали как младенцы

с бледной кожей и с бьющей веной

ток их крови общей заметен

под нежданно голодной Луной…

Это очень красиво, ребята,

что старинные бледные мыши

усадились на лапы и моют

свои губы церковной водой

что калош и дырявый и серый

послуживший весь век Каллистрату

был Сергеем отброшен набок

при ходьбе его через песок

Постарайтесь запомнить это

керосин преградил им дорогу

и поток, обвивая сторонкой,

повернули они на восток.

«В чайных чашах бледные напитки…»

В чайных чашах бледные напитки

Вечер розов, валики круглы

у дивана распустились нитки

паутины вдоль большой стены.

Лёгким лаком пахнет, пышной смертью

десятью сынами у отца

и ведёт ковровая дорога

отсюда́ до самого крыльца.

У альбома крылья оторваты

он зияет и глазеет в мир

сто — почти — столетние ребята

голые лежат на животах.

Стовосьмидесятилетние старушки

положили руки на подушки

или же на меховые муфты,

вытянув их кисть из кружевов

Мальчик Митя, а теперь безумец

обрывает листики, бросает

и хихикает со сладким звуком

Ты лети — бумажное перо

Ем и буду есть иголки, гвозди

и кусочки мяса золотые

и сидит он бледный славный голый

На полу лежат его родные

И весна… Об этом заявляют

ветки сливы с цветом на боку

Что стоят в стакане порыжелом

словно бы на дальнем берегу.

«что января, что мая, всё едино…»

что января, что мая, всё едино

что января… и только нет в живых

уж в мае нету той, что в январе ходила

так жизненно подви́гая спиной.

А так — что в мае,

что в январе — едино

Но в январе уж нету мне того,

что в прошлый май я видел на скамейке

была улыбка очень у него

и был костюм, которому завидую

и женщина, мне не достать такой.

Наверное, что петь она осталась,

не мог же он забрать её с собой…

что в январе… что в мае…

боже мой!..

«Хорошо вечернею порою…»

Хорошо вечернею порою

взяв диван, разбросить его

Поля, пахнущего так травою

что возможно тут же умереть…

Почему имея милосердность

я её с людей не получал,

а лишь только общие упрёки

мол, иди своей дорогой ты…

Я и так иду своей дорогой

Раньше было много хорошей

Господи, в какие мне ворота

постучать, не выгнали б взашей.

«Ни одной удачи, в зале кинотеатра…»

Ни одной удачи, в зале кинотеатра

маленький, как кукла, вылепленный вами

я стоял — милашка, боже, я букашка

не достался мне общественный букет.

Я промёрз до дрожи, мальчики, старухи

все ведь получили обещанный билет

лишь один я в шапке, лишь один в фуражке

нет, не получаю общественный билет.

В робкой тихой дружбе, с шумными рядами

зонтики, платочки, золотое всё

Я умру так скоро, как хотите сами

Может быть, и завтра, или же и нет.

Люпус хомус эстум, говорили греки

Ну, а мне зачем же радость латинян

Я еврей и только — русский человечек

вволю наносившийся шляпок да панам.

Может быть, я Август или Бьонапарте

или я собака, потерявший шерсть.

Шёл я вот сегодня, шёл я, размышлял я,

что даёт мне имя — позднее внутри…

«Слушай, да ведь ты чуть ли не гений…»

Слушай, да ведь ты чуть ли не гений

Я же ведь же помню — любила тебя одна.

А ты и отказался — как ты мог отказаться

рыбы что ли не пробовал — вернись назад!