– А что там наша балерина? – услышала я вдруг из приоткрытой двери кухни. Разговаривали женщины из персонала.

– Никакого прогресса. Не ест ни крошки, на контакт не идет, попытки общения игнорирует.

– Жалко малышку.

Это слово – малышка – царапнуло мне по глазам, раздирая их слезами. Так называл меня Поль.

– Не выкарабкается. К остальным приходят, остальных ждут, а на нее всем плевать. Мать звонит, спрашивает, а сама не едет.

– Нет, матери не плевать. Мать у нее в инвалидном кресле. Доктор звонил ей, просил приехать, а она сказала, что не может. Сын угрожает, что если она уедет и бросит его, как отец, то он прыгнет под машину. Чтобы теперь все о нем заботились.

– Подростки бывают ужасными эгоистами. Интересно, как он потом жить будет, если поймет, что из-за него сестра погибла здесь в одиночестве?

Тяжелый вздох.

– Ей нужно чудо, чтобы выжить.

Утерев слезы, я вернулась в свою комнату, легла в кровать и загадала, чтобы со мной случилось оно. То самое чудо: чтобы в клинику вошел Поль Кифер и протянул мне руку, позволяя опереться о свою силу. Еще раз. Ради него я готова была попытаться.

***

О том, что чудеса бывают разные – и безобразные тоже, – я узнала той же ночью, проснувшись от странного ощущения.

Живот скручивало спазмами. Не очень сильными, вполне терпимыми. И это первый раз, когда я почувствовала, что внутри меня что-то есть. У меня не было никаких признаков беременности. Ни знаменитой тошноты, ни налитой груди, ни чувствительности к запахам… или что там еще. Я была все той же Диярой. Эмоциональнее, чем раньше, но это вполне можно было отнести на счет болезни, ведь анорексия подразумевает резкие перепады настроения, депрессии, истерики на пустом месте и все в этом духе.

В общем, боли я даже обрадовалась – уж балерины боли не боятся. Вообще-то это сложно: не чувствуя внутри себя ребенка, заботиться о его благе. Я – не чувствовала. Я только хотела, чтобы он там был и существовал. Желательно, вне меня, но уж как есть. И тут вдруг оказалось, что он – не миф.

Я прижала ладонь к животу и почему-то заплакала. Причин я не понимала, разве это не хорошо, что вот он – мой ребенок? С чего вдруг я реву? Но слезы текли, текли, текли и не останавливались. Я вдруг поняла, что согласна есть ради этого ребенка, лишь бы только он был со мной и дальше. Я представляла, как вот теперь-то, когда он тут, такой реальный, я обязательно его рожу и покажу маме, и она будет счастлива, и мы его вырастим вместе. Но представляла – и плакала. И как обязательно найду нормальную работу, чтобы иметь возможность быть с ним, и куплю ему велосипед, и покатаю на пони, и придумаю, как бы и где бы он полетал на воздушном шаре… Я представляла – и плакала. И не нужен мне никакой балет и никакой талант, и живут люди обычно и счастливо, не подозревая, что они могли бы стать великими живописцами или концертмейстерами. И я сделаю вид, что ничего не знаю о балете и проживу жизнь рядом со своим ребенком. Я ее видела, представляла – и плакала.

Мои соседки по комнате начали просыпаться от моих судорожных вздохов и всхлипываний и, бормоча что-то о том, что я ненормальная истеричка, начали накрывать одеялами уши. Но я была просто не в состоянии перестать реветь. Боль пережить было можно, ничего страшного. Даже если приходилось иной раз продышаться, а вот эти вот странные приступы плача по поводу и без унять совсем не удавалось.

И вдруг… между ног стало мокро. Я откинула одеяло и увидела кровь.

Вот так просто, не успев обрести нашего с Полем ребенка, я его потеряла.

Потому что не дала те две единственные вещи, что были в моих силах: любовь и еду. Для этого я была слишком занята собой.

Так потеряла ли? Нет. Я его убила.

44 – 08.2020

На случай, если вы собираетесь переехать в Москву, вам следует знать, что, как бы вы ни береглись, в какой-то момент на вас обязательно нападут и ограбят. Но лучше все же не помогать: запирайте двери.

Полежав в темноте минут с десять, прислушиваясь к звукам из коридора, знаменующим наличие у соседки остатков совести, я поняла, что те издохли в муках и стонах. Под Кифером. Проще говоря, Эви умаялась ублажать своего хореографа и моего бывшего парня и уснула.

Не жизнь, а сплошное непрекращающееся издевательство!

Я поднялась, громко протопав босыми пятками по коридору, щелкнула замком, грохнула ладонями по деревянной поверхности. Вернувшись в комнату, я включила свет, слепо осмотрелась, достала из шкафа чемодан и принялась собирать свои вещи.

Пожила в борделе – и будет. Пора откопать в глубине разодранной души остатки самоуважения. Например, не оставаться тут, чтобы утром послушать за завтраком, как Эви скажет, что этой ночью испытала пять полноформатных оргазмов и это был лучший секс в ее жизни. Потому что, на мой скромный вкус, Кифер неплох, а орала она так, будто он неплох и на ее вкус тоже. Разница лишь в том, что мне сравнивать не с чем. И, по-моему, это срочно надо исправить! Самолюбия ради.

И еще настало время исправить то, что я стыжусь своего прошлого и прячусь за спинами солистов в кордебалете! Где там у меня был номер Бехчина?

Стоя посреди раскиданных по полу собственных вещей (непрактично, ведь на новом месте может не оказаться стиралки), я реально искала в справочнике Мишу в полчетвертого ночи. Но, найдя, я думала. Мне нужна была помощь, а не посыл в интимное пешее.

Соберись, тряпка!

Я пригладила волосы, глубоко вздохнула и продолжила потрошить собственный шкаф.

А еще я материлась. Вообще мне это не свойственно. Потому что, знаете, есть люди, которые делают это естественно, есть те, кто вдохновенно, а есть стыдящиеся. Вот я из последних. Прежде чем выдать ультраемкую характеристику происходящему, я всегда делала смущенную паузу, из-за чего не раз и не два удостаивалась смешков. Но тепе-е-е-ерь… брань лилась из меня сплошным потоком. Душевно. Вряд ли связно, но зато с какой фантазией! Я талант! Я просто гений импровизации!

Избавилась я от следов своего присутствия в этой квартире к половине шестого. Думала-думала о том, что забыла, и… забрала продукты из холодильника. Я их покупала! И сыр гойя с его отличным составом, и сливовидные томаты, и шоколадку «Бучерон». Когда я увидела, как Света деловито засунула ее в холодильник, дабы не дать расплавиться, я чуть не зарыдала. Вот и пусть эти невежды остаются со своими мюсли. Неужели сложно замочить с вечера овсянку, а поутру бросить туда орехов и сухофруктов? Это хоть полезно! Но, помнится, пока я была в Питере на гастролях, им было нормально с одними только мюсли. Да пожалуйста. Сколько угодно!

Плюхнувшись на опасно качнувшийся табурет кухни, я решилась-таки набрать Бехчина. Между полчетвертого и полшестого огромная разница. Ощущение было ужасное, план – еще хуже, но оставаться здесь и вспоминать эту ночь было сродни самоубийству. Я бы стала замирать с содроганием каждый раз, когда видела бы мужскую одежду на вешалке. И гонять воспоминания под малейший скрип кровати Эви…