Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Монстры? – я привстала. Интересно, что там за монстры. Я хотела предложить Томасу: «Пошли посмотрим», но Нэнси сказала:
– Успеешь, детка. Это всего лишь улитки. Ешьте, а то суп остынет.
– Улитки, – вздрогнула Вивиан.
– Конечно, не всего лишь улитки! – обиделся старик на слова Нэнси. – Полметра ростом и говорят!
Полметра! Говорят!!!
А старик продолжал:
– Может, еще скажешь, что я их на обед выращиваю?
– Нет? – сказала я, с опаской покосившись на суп и пытаясь разглядеть, из чего он.
– Для еды у нас улитки и лягушки обычные, как у всех людей.
– Будто все люди едят лягушек, – пробормотала я.
– Здесь – все, – тихо сказал мне на ухо Томас. – Это же Франция.
– Ты совсем дикая, девочка, – сказал мне старик.
Я, значит, дикая. А тот, кто ест насекомых, значит, не дикий!
– Мы не едим насекомых! Мы же не варвары китайские, – сказал старик уже совершенно спокойно, засовывая белоснежную салфетку за воротник. – Томас, тебе придется заняться ее образованием.
– Чего? – возмутилась я.
А Томас с громким хлюпаньем втянул суп с ложки.
Вивиан, слегка успокоившись, тоже села за стол. Нэнси снова скрылась на кухне.
Знаете, что интересно? О чем можно разговаривать с улитками.
– О погоде, – как ни в чем не бывало сказал старик. – О толщине капустных листьев. И лучше ли брюссельская капуста, чем кольраби?.. А вот и интересные! – сверкнул старик глазами на Вивиан.
Кто интересные? Улитки интересные? Тяжело, знаете, уловить нить разговора, когда половина диалога не произносится вслух. Это как слушать, как кто-то болтает по телефону. Ты уже готов поздравить женщину с тем, что у ее племянника родились тройняшки, а она, положив трубку, сообщает:
– Эта идиотка целый час пересказывала мне последнюю серию «Пилигримов любви», представляешь? Дурацкий сериал! Сплошные небылицы: у человека до девяноста лет не было детей – и вдруг сразу трое!
Ответила я, помню: «Накопилось, наверное».
– Темы интересные, – сказал старик и спросил меня: – Вот ты что любишь?
– Брюссельскую, конечно, – сказала я. – Такие малюсенькие кочанчики! Когда я ее ем, мне кажется, что я Гулливер и приготовили ее лилипуты!
– Да, прелесть, – сказал старик, но не мне, а почему-то Томасу.
А тот снова громко захлюпал супом. Тоже мне, образованный человек! Это он еще будет меня учить! Я, по крайней мере, ем суп, не воспроизводя звуков засорившегося умывальника!
– Фу, – сказал старик, – неаппетитное сравнение.
– Хорошо, что ты не произнесла его вслух, – сказала Вивиан в мою сторону.
– Она сравнила Томаса с умывальником, – любезно сообщил старик.
– Потому что он хлюпал, – попыталась оправдаться я.
– Ничего, Томас, – сказал старик. – Кошкам, например, твое хлюпанье нравится. Они сразу задумались, а не пора ли перекусить.
В этот миг из кухни снова пришла Нэнси, с большой фарфоровой кастрюлей. (Похоже, Нэнси и без сверхспособностей угадывает чужие мысли.) Кошки, завидев кастрюлю, стали подбираться к мискам. Но не толпой и не суетясь, а вполне себе с достоинством.
Нэнси начала раскладывать поварешкой кашу по мискам, и несколько кошек мелодично мяукнули, словно одобряя ее действия.
– Ну вот, – сказал старик, со звяканьем положив ложку в пустую тарелку, – теперь до ужина дожить можно.
– Суп замечательный, Нэнс. Спасибо, – сказал Томас и, встав из-за стола, стал собирать посуду.
– Что ты, я сама, – отозвалась Нэнси.
– Пустяки, – сказал Томас и с полным подносом отправился на кухню.
А я почувствовала усталость, мне было тепло, уютно, и так захотелось прикорнуть на мягком диванчике, укрывшись вон тем клетчатым пледом…
– Пожалуйста, – сказал мне старик. – Отдыхай.
– Спасибо, я ничего, – я покосилась на вернувшегося из кухни Томаса.
Если я засну, он предпочтет оставить меня здесь, а не тащить на Олимп, который он почему-то считает опасным.
– И правильно сделает, – ответил старик на мои мысли.
Я уже отчаялась настроить их на какой-нибудь бессодержательный лад. Да и сил на это не было.
– Но я обещаю тебя разбудить, – сказал старик.
Томас посмотрел на него и вздохнул, сказал мне:
– Хорошо. Я не поеду без тебя.
Я перебралась на диван и, уже засыпая, услышала, как старик сказал:
– Есть комнаты для гостей, выбирай любую.
Наверное, Вивиан тоже захотела отдохнуть. Томас-то, похоже, железный.
Мне снились улитки, они кружком стояли около меня, я пела, а они хором подпевали и в такт качали рогатыми головами туда-сюда.
Песня была совершенно мне незнакомая, и как я ее пела, не пойму. Позже, после пробуждения, я вспомнила лишь две фразы: «Завиток ракушки, рожки на макушке…»
Потом одна улитка приблизилась ко мне и громко заурчала и даже замурчала. Я проснулась. Перед лицом моим была пушистая серая морда, и усы щекотали мой нос. Я отодвинулась и села. Дымчатая серая голубоглазая кошка сидела на ручке дивана и смотрела на меня как-то вопросительно, мол: «Ты чего тут разлеглась?»
– А где все? – спросила я у кошки, но она, разумеется, не ответила.
Стол был накрыт по-королевски – все блестело, переливалось в свете десятков свечей. Посуда чиста, стулья на местах, еды и не видно – кажется, ужина еще не было. Значит, все еще здесь и никуда не умчались без меня. Но где – здесь?
За окнами начинало темнеть. Было так тихо, будто я во всем замке одна. Кошки не производили много шума – они в основном дрыхли себе по углам, стульям и креслам. Та серая, что меня разбудила, устраивалась на моем месте.
Я протерла глаза и отправилась на поиски людей.
Если тут так тихо, то все в саду! Как же я сразу не догадалась. Они нагуливают аппетит и ведут беседы с улитками. Может, спрашивают у них дорогу на Олимп?
Хотя, судя по рассказам Алана, они могли бы знать эту дорогу в единственном случае: если ее обочины заросли салатом и капустой.
Снаружи стало прохладно. Прямо от невысокого деревянного крыльца вела прямая, как линейка, дорожка. Вокруг росли стриженые кусты и деревья.
И здесь – никого: ни людей, ни хваленых улиток. Кричать «алло», «ку-ку» или тому подобную нелепицу мне как-то не хотелось: не в лесу же я, в конце концов.
Поэтому я просто пошла по дорожке, надеясь, что она ведет куда надо. То есть куда мне надо.
А вывела она меня к другой дорожке, пересекавшей эту поперек. Кусты здесь были выше меня и совершенно не просвечивали. Зато ряды их вместе с дорожкой куда-то поворачивали, вдруг пересекались еще одной дорожкой или расходились в три стороны.