Конечно, бывали среди французских путешественников и такие, которые, как маркиз де Кюстин, возвращались из России разочарованными. Как отмечал М. Кадо, если убежденные легитимисты, обращавшие внимание исключительно на аристократию, восхищались политической эффективностью режима, то для либералов система, при которой слепой культ государя занимал центральное место политической жизни, была неприемлема[528]. Критические работы появляются уже накануне и в ходе Крымской войны. Тем же путешественникам, которые бывали в нашей стране в 1830–1840-е гг., Россия, как правило, нравилась. Для них Россия была неизвестной и только открываемой ими страной, одновременно дикой и гостеприимной. Русского языка они чаще всего не знали; оставались в России на протяжении нескольких недель или месяцев; видели лишь два-три русских города; общались в основном с аристократией. Были и французы, отправившиеся в Россию за успехом, который они не могли обрести на родине. Антиниколаевская либеральная и католическая пропаганда, несмотря на ее настойчивый характер, не повлияла на впечатления французских путешественников о России. Даже крепостное право не воспринималось ими как варварский институт. Напротив, жизнь русской аристократии в обществе, экономически основанном на крепостничестве, в глазах французов обладала определенным шармом и напоминала образ жизни плантаторов на Юге США.

Не соглашусь с мнением Кадо, что наиболее критические свидетельства о России принадлежат путешественникам, находившимся в нашей стране продолжительное время[529]. К числу «хулителей» России он относит и барона Проспера де Баранта. Посмотрим, так ли недоброжелателен был господин посол?

Знакомство барона де Баранта с Россией не ограничивалось столичным обществом, придворным окружением и дипломатическими кругами. В январе 1838 г. он получил отпуск и несколько месяцев провел во Франции. В условиях набиравшего обороты Восточного кризиса и активизации политики Великобритании в Османской империи посол решил вернуться в Россию морским путем, через Константинополь и Одессу, куда он прибыл 16 августа. Отсюда началось его путешествие по России. После двухнедельного пребывания в Одессе барон морем отбыл в Ялту, посетил Севастополь, Симферополь и Перекоп, откуда через Харьков, Курск, Орел и Тулу направился в Москву, регулярно фиксируя свои наблюдения. Эти путевые записи, а также наблюдения Баранта о русском народе, его менталитете, обычаях и нравах были опубликованы после его смерти под названием «Заметки о России»[530].

Эта работа, в отличие от нашумевшей книги о России А. де Кюстина, практически неизвестна. Россия, какой ее увидел французский посол, весьма отличается от России маркиза де Кюстина. Как отмечала В.А. Мильчина, для Кюстина, который вообще не общался в России ни с кем из русских, кроме горстки придворных, беседы с бароном по некоторым вопросам были едва ли не единственным источником информации[531]. Если в сознании Кюстина придворное окружение, с которым он столкнулся в Петербурге, отождествлялось с понятием «народ», и по этой части общества он судил о подлинной России и ее людях, то Барант попытался узнать Россию изнутри. Он видел ее разную: парадно-помпезную, торжественную и будничную; он видел роскошные дворцы, купеческие дома и убогие хибары; петербургских франтов и «мужиков».

«Заметки о России» – это прежде всего наблюдения, впечатления о стране и ее обитателях, путевые записи, сделанные без какой-либо системы, строгой хронологической последовательности и четкой структуры. Барант сообщает в первую очередь о том, что его интересовало как администратора, управленца с многолетним стажем и либерального политика. Он много пишет о российском крестьянстве и крепостном праве, о законодательстве и праве собственности в России, о религии и церковных учреждениях, о системе образования, состоянии банковской сферы и финансов, о купечестве и торговле. Это рассказ о повседневной жизни русского народа, его низших и средних слоев; мы не найдем здесь описания столичного блеска, позолоты, придворного общества и петербургских франтов; здесь нет политики как таковой – ни общегосударственного, ни местного масштаба. Автор тонко чувствует душу русского народа, его колорит, очевидна симпатия барона де Баранта к России, равно как тревога за ее судьбу.

Повествование о России барона де Баранта логично начать с характеристики представлений французского интеллектуала и дипломата о русском народе как таковом. На основе своих собственных наблюдений, подтвержденных суждениями его соотечественников, проживавших в России, Барант пришел к выводу, что русский человек по своему менталитету и складу характера весьма отличается от западного человека, особенно от воспитанного в протестантской вере с ее «этикой достижения».

Эти свойства национального характера сочетаются с «мягкостью и безропотностью» русских, что, по словам посла, «весьма удобно правительству и имущим классам»[532]. Барант писал в «Заметках»: «Терпеливая покорность и смиренная преданность крестьян императору или помещику – тема, о которой русские даже в частных беседах распространяются в тоне выспреннем и сентиментальном, восхищенном и умиленном»[533].

Барант подмечает еще одну особенность национального характера: русский человек энергично берется за любое дело, однако очень быстро этот запал исчезает, и дело не доводится до конца. В качестве примера дипломат приводит случай, рассказанный ему его соотечественником, генералом Потье, проживавшим в России с 1810 г., об одном русском рабочем, которому поручили новое для него дело: «Он быстро прогрессировал и быстро всему научился; однако потом это чувство любопытства и новизны прошло, рабочий впал в полное безразличие, совершенно не заботился о своей работе и занимался только тем, что создавал видимость деятельности, опасаясь наказаний, упреков или снижения оплаты; часто бывает, что лучше использовать ученика, чем опытного рабочего»[534].

В качестве другого примера Барант приводит эпизод, связанный с пожаром в Зимнем дворце вечером 17 (29) декабря 1837 г., принесшим огромные разрушения. Император желал, чтобы дворец, от которого уцелели лишь стены и своды первого этажа, был восстановлен как можно быстрее; для достижения этой цели на строительстве в неимоверно тяжелых условиях трудилось ежедневно по 8–10 тыс. работников. Посол так писал об этой спешке: «В России любят, чтобы все делалось быстро; когда в деле возникает какая-то заминка, русские теряют к нему всякий интерес. Император в этом отношении, как и во многих других, очень похож на свой народ». Государь навещал строительство каждый день, считая его «главным делом своей жизни и своим первым долгом»[535].