ещё и с раненым, это три часа хода. Не меньше. Он глядит на термометр. Пятьдесят два градуса. Господи, ну когда же уже начнёт падать температура?

Глава 32

Теперь солнце уже не печёт спину, а нагревает левый бок, но всё равно жжёт неслабо. А воду нужно экономить. Кажется, таблетка подействовала, Рогов пошёл повеселее; на самого Горохова такая таблетка действует не менее трёх часов, хорошо, чтобы и с солдатом получилось так же. Уполномоченный останавливается каждые двести метров, смотрит назад. Он волнуется: вдруг мелькнёт что-то на фоне барханов. Вдруг покажется из-за камней. Но нет, кажется, все спокойно. Пока. И он снова идёт быстрым шагом, догоняет солдата.

Таблетка действовала, солдат шёл, а температура наконец снизилась до пятидесяти. Пятьдесят – это, конечно, не шестьдесят пять, тем не менее… Одно дело пересидеть пятидесятиградусную жару в тени, имея пару литров воды да с сигареткой, и совсем другое дело – быстро идти, обходя барханы, когда тебя обжигает солнце. И тут уже неплохо было бы выпить пять-шесть глотков воды. Нет, его ещё не мучала жажда, вода была нужна для охлаждения. Но он её не хотел тратить. Он не знал, как через час поведёт себя солдат. Вернее, знал. Поэтому и экономил воду.

И он не ошибся. Не прошло и часа, как Рогов снова стал сдавать.

Он пошёл медленнее, начал покачиваться и останавливаться через каждые сто метров.

– Что? – спросил у него уполномоченный, когда рядовой снова остановился.

– Надо передохнуть, – ответил солдат.

– Нет, не надо, нам ещё километров семь-восемь идти. – Горохов снова отвинчивает крышку на фляге. – Десять маленьких глотков.

Солдат берёт флягу здоровой рукой и задевает рукой ремень винтовки, как-то всё выходит у него неловко, и он, чтобы не уронить флягу, дёргает раненую руку. И тут же скалится, матерится и даже зажмуривается от сильной боли. Действие обезболивающего закончилось. Теперь ещё и это. Солдат, позабыв про флягу, подносит руку к глазам. Горохов не концентрировал на этом внимания, он не присматривался, ему казалось, что кисть руки у солдата грязная, чёрная, как от копоти, и лишь теперь он рассмотрел кончики пальцев, торчащие из-под бинтов, но это не грязь, пальцы чёрно-синего цвета. Горохов понимает – руке конец.

В предплечье перебита артерия, Рогов залил рану биогелем, но артерию гель не восстановит.

– Пей, – говорит уполномоченный, он понимает, что действие таблетки скоро закончится, и тогда рядовой просто ляжет на песок, – нужно идти.

Солдат начинает пить, а уполномоченный понимает, что с рукой нужно что-то делать, но надеется, что этим займётся медик из Красноуфимска. Впрочем, что медик с этим сможет сделать? Горохов ещё раз смотрит на синие пальцы. Наверное, Рогову и самому ясно, что будет с его рукой. И чтобы как-то подбодрить солдата, Андрей Николаевич произносит:

– Слышишь, Мефодий, ты не раскисай. У меня есть один дружок, он тебе руку восстановит. Он меня лечил, и других тоже лечит, с того света возвращает по кускам. Главное – хоть малость, но живым до него добраться.

Солдат смотрит на него, и в его глазах уполномоченный видит только усталость. Не верит солдат Горохову. Не верит, что тот восстановит ему руку, а может, и не верит, что он вообще отсюда выберется. И это плохо.

– Не раскисай, – уполномоченный забирает у Рогова флягу, не удерживается и делает большой глоток, но всего один. И потом подталкивает солдата. – Всё, пошёл, пошёл, – указывает солдату направление. – Держи на те камни.

Пока солдат отходит, сам взбирается на бархан, смотрит по сторонам. Идти им не меньше семи километров. Много. Идти два часа, не меньше. Но солнце уже покатилось на западе к горизонту, то есть через пару часов жди заряда. Быстрее бы уже. Ветер, приходящий в сумерках вместе с падением температуры и с резкой переменой давления, заметёт всё их следы. Тогда они спасены.

А пока… Пока он радуется, глядя на термометр: сорок девять. И он спускается с бархана и идёт за Роговым. Спешить уже нет причин, Горохов быстро его нагоняет, так как рядовой всё тяжелее и тяжелее переставляет ноги.

Уполномоченный удивляется. Таблетка, которую он дал Рогову, на него самого действовала не менее четырёх часов, в это время он был бодр необыкновенно, и внимателен, и быстр, а солдат и часа на ней не продержался. Ну, может быть, час и продержался. Но сейчас уже сдал. Идёт еле-еле, всё норовит остановиться. Андрей Николаевич догнал его и снял с него винтовку: давай, не раскисай.

Но и это уже не помогало. Когда до схрона, по прикидкам Горохова, было уже не больше пяти километров, рядовой остановился.

– Мне нужно передохнуть.

Сказал он это тяжело, словно только что бежал. Горохов нажимает кнопку на его блоке. Компрессор трещит, звук какой-то… неправильный.

– Баллон пустой? – спрашивает уполномоченный.

Солдат молча кивает. И тогда Горохов выдёргивает баллон из блока. Пластиковая ёмкость почти невесома. Он снова, отвернув крышку, протягивает Рогову флягу:

– Помнишь?

– Десять маленьких…, – говорит тот, беря флягу.

Пока он пьёт, Андрей Николаевич поглубже засовывает пустой баллон в склон ближайшего бархана. Разравнивает песок. Теперь, когда они близко к схрону, следов нужно оставлять как можно меньше.

– Мне бы хоть немного посидеть, – говорит ему солдат, возвращая флягу, и повторяет: – Хоть немного.

Горохов тоже делает пару глотков; хоть жара и спадает, но жажда уже начинает донимать его. Пока терпимо. Впрочем, он сможет дойти до схрона и без воды, а там хоть обпейся. Там воды много. Весь вопрос в том, чтобы дойти. Он смотрит на солдата и, закрывая флягу, говорит:

– Надо идти, Мефодий. Надо как можно больше пройти до того, как начнётся заряд. А как ветер поднимется, так остановимся, посидим, а сейчас нужно идти… Понимаешь?

Солдат кивает и тяжело идёт дальше. Уполномоченный смотрит ему вслед. Он знает, что Рогов не дойдёт до спрятанного мотоцикла. Но ничего, он и к этому уже, в принципе, готов. Андрей Николаевич догоняет солдата и берёт его под здоровую руку. И буквально тащит рядового, у которого всё чаще подкашиваются ноги.

– Давай, Мефодий, давай, хотя бы вон до тех камней дойдём.

А солдат уже совсем ослаб, он не отвечает, Горохов даже не уверен, что он его слышит. Уполномоченному приходится придерживать его, чтобы он просто не свалился на песок. И всё-таки он его доводит до намеченной точки. Это два заметных, высоких камня, которые должно быть видно издалека.

– Садись, – он усаживает Рогова прямо на горячий песок под камень, который будет защищать того от ветра. Протягивает ему флягу, – пей,