Старлей сделал паузу и присмотрелся. Похоже было, что слова его падали на благодатную почву. От почвы этой, кстати, воняло нестерпимо. Но он сцепил зубы и решил уж прямо сейчас со всем покончить. Ковать железо, пока горячо.

– Если же ты вдруг встанешь на неверный путь отрицания, будешь молчать и упорствовать, никуда из-за решетки ты, разумеется, ни сегодня и ни завтра не уйдешь. И просидишь не месяц, не год, а как минимум десяточку строгого режима – это я тебе обещаю. И вот почему. Я тебя тогда проведу по более строгой статье, сто одиннадцатой: причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшего – он ведь, этот москвич, в коме две недели лежал! Слава богу, спасли вроде столичные медики! А тебе я мало того, что вместо легкой сто двенадцатой впаяю более тяжкую сто одиннадцатую, да еще и часть вторую, с особой жестокостью, или третью, группой лиц по предварительному сговору, а по вышеуказанным частям тебе вообще двенадцать годков светит. И учти: если не ты, прямо сейчас, первым напишешь явку с повинной, я это право передам твоему подельнику, гражданину Залесному, и он, я думаю, своего шанса не упустит. Поэтому давай, дилемма встала перед тобой во весь рост. Или явка с повинной – и на свободу с чистой совестью. Или тебе сидеть предстоит далеко и долго. Ну?!

Зиборов тяжело молчал, прикидывал в уме варианты.

– Предложение одноразовое, – поторопил его капитан, – действительно только сегодня, до двадцати двух часов московского времени. Осталась тебе, – он глянул на часы, – одна минута. Время пошло.

Наконец оппонент тяжело проговорил:

– Ладно, подпишу.

– Пошли.

Торжественно и не без помпы полицейский отомкнул дверь камеры и привел задержанного наверх, в собственный кабинет, который делил еще с тремя оперативниками. Все разошлись, и старлей даже разрешил алконавту усесться на старый, продавленный диван. Брезгливо потянул воздух носом, поморщился, распахнул форточку. Беззлобно проворчал:

– Ты мыться не пробовал?

Потом стал заполнять на компьютере протокол, время от времени отрываясь на наводящие вопросы:

– Итак, кому пришла в голову идея напасть на гражданина Кудряшова?

И тут задержанный не стал, как ожидал капитан, валить все на своего подельника, а неожиданно, хоть его никто ни о чем не спрашивал, высказался:

– Свиргун.

Полицейский ничем не выказал своего удивления, сделал «покер-фейс» и важно кивнул:

– Правильно. Сколько он вам заплатил, подтверди?

– Аванс дал, два фуфыря и две тысячи, а потом, под расчет, еще шесть штук.

Фамилия Свиргуна, вдруг возникшая в показаниях, прозвучала для старлея неожиданно, но его не удивила. Он, как и большинство жителей города, знал этого мужика – хмыря и жлоба, которому после убийства в две тысячи третьем году достался дом семейства Подгребцовых. Тогда Степа Вахрушев был совсем мальчишкой, но слышал разговоры, что не все с наследованием чисто и, возможно, именно Свиргун заказал то давнее двойное убийство. Впрочем, ничего тогда доказано не было, и сводный брательник Подгребцова продолжал наслаждаться жизнью в краснокирпичном особняке, возвышающемся над соседними хатками. По большому счету, никто ни тогда, ни позже особо не возражал – тем более что деловому сопернику убитого, Егору Голышину, удалось отжать себе подгребцовские фирмы. Однако Свиргуна как мелкого пакостника все равно никто в городе не любил.

Вахрушев распечатал на принтере явку с повинной гражданина Зиборова – отразил все те факты, в переводе на человеческий язык, что преступник косноязычно излагал. Правда, время поставил завтрашнее (в темное время суток допрашивать запрещено). Дал подозреваемому показания подписать.

– Я могу идти, гражданин начальник?

– Идти? Да. Я сейчас отведу тебя назад в камеру.

– В камеру?! Ты же обещал, начальник, что домой отпустишь! Я есть хочу!

– Есть? У меня тут соломка с маком завалялась. Не маковая соломка, наркотический препарат, а кондитерское изделие. На вот, жри, пока я добрый.

Он подумал, что напрасно, наверное, приводил злодея наверх – смердело от того отчаянно. И соломки своей было жалко – как и подозреваемый, Вахрушев не ужинал.

– Отпусти, начальник!

– Это ради твоего же блага! Залесный и Свиргун пока не арестованы. А если они про твои показания прознают? И решат тебя замочить?

– Как прознают? О чем прознают? – стал канючить тот. – Ты им, что ли, расскажешь?

– Город у нас маленький. Как я тебя забирал, многие соседи видели. Вечером я тебя забрал, а ночью того же дня взял и выпустил. Почему так быстро? Пипл задастся вопросом. Явно, подумает, это потому, что ты встал на путь исправления и начал деятельно сотрудничать со следствием. И ты думаешь, дружок твой Залесный и, особенно, Свиргун не сложат два и два?

Зиборов кое-что смекнул, потому что перестал ныть, и капитан отвел его назад и запер в камере.

На сегодня хватит, а назавтра, прямо с ранья, он мечтал повторить операцию «явка с повинной» – только в отношении второго подельника, гражданина Залесного. Хотя на особый успех не рассчитывал: практика показывала, что если один из соучастников ломается быстро (как Зиборов), то второй обычно оказывается кремень – должна же в криминальном тандеме быть хоть одна точка силы.

Однако и без признательных показаний соучастника материала хватало. Чего стоила одна бита под кроватью! Эх, еще бы Свиргуна удалось зацепить! Он, как и многие жители городка, нелюдимого и хабалистого хозяина краснокирпичного дома по улице Гайдара не сильно любил.

* * *

Артему, сказала Настя своей названой сестре, сейчас не до баб – и ошибалась.

Да, ему было тяжело, плохо, больно, временами тошнило и даже выворачивало. Да, голова его была по брови в повязке, как в шлеме, а однажды он упросил статную и красивую сорокалетнюю медсестру Гузель на перевязке дать взглянуть на самого себя в зеркало – и ужаснулся. Сквозь наголо бритый и слегка прорастающий череп тянулся пусть аккуратный, но довольно жуткий на вид шрам. А общая слабость по-прежнему выражалась в том, что он засыпал на своей койке при всяком удобном случае, а чтобы дошаркать десяток шагов до туалета, приходилось долго собираться с духом и силами. Однако при этом он испытывал мощную и почти неконтролируемую тягу к дамскому полу. То ли хирург при операции задел в его головном мозге соответствующую важную струну, то ли просто давал себя знать молодой двадцатисемилетний организм.

Не раз и не два посещали его греховные сновидения – и почти всегда в роли искусительницы выступала Настя. Вот он почему-то купается с ней в проруби, вокруг полно обнаженных, прекрасно сложенных и очень разнообразных девиц – есть там и белобрысые, молочнотелые скандинавки, и совсем черненькие, губастые африканки, и мулатки, и тайки. Все нагие, и никому почему-то не холодно, и нет никакого стыда. Но среди всех царит Анастасия, и все понимают это и не берутся никак сей факт оспаривать. И Тема берет Настю за руку, и они вместе с нею прыгают в прорубь – однако вода не обжигает, а, напротив, кажется очень теплой, как было у них на юге…