— Советы забирали всех молодых, кого могли заставить работать, — продолжила она, обращаясь то ли ко мне, то ли к себе самой. — Я слышала, они забрали даже Померанцева, потому что он, хоть и был уже пожилым, оставался сильным мужчиной. Но жену его они расстреляли. У нее было больное сердце: Ты знала об этом?

Не помню, как мы вернулись в палатку Розалины. Должно быть, какую-то часть пути нас провожали Мария и Наташа, потому что Розалина вряд ли смогла бы сама помочь мне идти. Силы покинули меня. Я не могла ни о чем думать. Перед глазами стоял зловещий образ Тана. Судьба Бориса и Ольги оказалась в его руках. Помню, как я бросилась на кровать Ирины и прижалась лицом к подушке. Мне необходимо было поспать, забыться, чтобы приглушить боль, от которой разрывалось сердце. Но сон не приходил. Как только я смежала веки, опухшие от слез глаза открывались помимо моей воли. Сердце молотом стучало в груди.

Розалина присела рядом со мной, погладила меня по спине.

— Я не думала, что все так обернется, — тихо произнесла она. — Мне хотелось, чтобы ты порадовалась.

Я посмотрела на нее. Осунувшееся лицо, под глазами темные круги, посиневшие губы. Я проклинала себя за то, что она мучилась из-за меня. Однако чем больше я старалась успокоиться, тем нестерпимее становилась боль.

— Как глупо было надеяться, что с ними ничего не случится, — с горечью сказала я, вспоминая испуганные глаза Ольги и слезы на щеках ее мужа. — Они знали, что, спасая меня, обрекают себя на смерть.

Розалина вздохнула.

— Аня, тебе было тринадцать лет. Старики понимают, что иногда приходится делать выбор. Если бы мне пришлось спасать тебя или Ирину, я бы поступила точно так же.

Я уткнулась лицом ей в плечо и удивилась, до чего крепким оно оказалось. Моя беда словно бы добавила Розалине сил. Она погладила меня по голове и прижала к себе, как если бы я были ее дочерью.

— Я за свою жизнь потеряла родителей, брата, сына и невестку. Одно дело умирать старым, и совсем другое уйти из жизни и расцвете сил. Твои друзья хотели, чтобы ты выжила, — продолжала она.

Я обняла ее еще крепче. Я хотела сказать Розалине, что люблю ее, но слова застряли в горле.

— Самопожертвование было их подарком тебе. — Она поцеловала меня в лоб. — Будь достойна этих людей, живи с гордо поднятой головой. Большего им и не нужно.

— Как бы мне хотелось отблагодарить их, — всхлипнула я.

— Так сделай это! — воскликнула Розалина. — Когда вернется Ирина, мне уже будет лучше, а ты пока пойди и сделай что-нибудь в память о своих друзьях.

Я медленно двинулась по тропинке в сторону пляжа, из-за слез едва различая дорогу. Но трели сверчков и щебет птиц успокоили меня. В этих звуках я услышала веселый голос Ольги. Она говорила, что не нужно горевать, что теперь она не чувствует боли и ей больше нечего бояться. День клонился к вечеру, беспощадная жара поутихла, и солнечный свет, пробиваясь сквозь листву, нежно ласкал кожу. Мне ужасно захотелось прижаться к вечно запачканной мукой груди Ольги и сказать ей, как много она для меня значила.

Когда я дошла до пляжа, море уже казалось серым и мрачным. Над головой перекрикивались чайки. Последние лучи заходящего солнца блеснули над океаном тонкой мерцающей линией, все вокруг окуталось туманом. Я опустилась на колени и принялась сгребать песок. Я построила гору высотой мне по грудь и выложила ракушками ее основание. Мои зубы начинали стучать каждый раз, когда я представляла себе, как Ольгу выволакивают из дому и ставят к стенке. Кричала ли она? Думая о ней, я всегда вспоминала и Бориса. Они, как лебеди, были преданы друг другу всю жизнь. Он бы и дня не прожил без нее. Неужели они заставили его смотреть, как расстреливают жену? Слезы падали на песок, подобно каплям дождя. Я соорудила еще одну гору и соединила ее с первой мостиком из песка. Вслушиваясь в рокот накатывающихся волн, я не отходила от этого нехитрого памятника до тех пор, пока солнце не исчезло в океане. Когда погасла заря и небо сделалось черным, я три раза произнесла имена Бориса и Ольги, чтобы ветер донес до них весточку от меня и они узнали, что я их никогда не забуду.

Возвращаясь домой, я увидела Ивана, который дожидался меня под фонарем у моей палатки. В руках у него была корзинка, накрытая клетчатой тканью. Когда я подошла, он убрал ткань: в корзинке оказались свежие пряники. Морской ветерок подхватил имбирно-медовый запах и перемешал его с ароматом пальмовых листьев. Странно было видеть национальное угощение далекой и холодной страны здесь, в тропиках. Я даже не могла представить, где он раздобыл все необходимые продукты и как вообще смог испечь их.

— Это тебе, — сказал Иван, протягивая мне корзинку. — Сам делал.

Я хотела улыбнуться, но мои губы дрогнули.

— У меня сейчас не лучшее настроение, Иван, — сдержанно произнесла я.

— Знаю. Я хотел передать пряники через Розалину, и она рассказала мне, что случилось.

Я закусила губу. Проплакав на пляже весь вечер, я и не думала, что у меня еще остались слезы, но тяжелая соленая капля скатилась по моей щеке и упала на запястье.

— За лагуной есть каменный выступ, — сказал Иван. — Я прихожу к нему, когда мне бывает грустно, и это меня успокаивает. Я отведу тебя туда.

Я провела по песку пальцами ноги. Я была благодарна Ивану за проявленную доброту и участие, но не знала, чего мне хотелось больше — общества или одиночества.

— Признаться, у меня нет сейчас желания с кем бы то ни было разговаривать. — Мой голос опять задрожал.

— А мы и не будем разговаривать, — ответил он. — Мы просто посидим.

Я пошла за Иваном по песчаной дорожке к маячившим вдали черным камням. На небе появились звезды, их отражения яркими цветами рассыпались по зыбкой поверхности океана. Вода приобрела фиолетовый оттенок. Мы уселись на камень, с двух сторон защищенный огромными валунами. Поверхность камня была все еще теплой, и я легла на спину, слушая, как волны с шумом набегают на каменную глыбу и наполняют ее трещинки водой, которая, журча, устремлялась вниз, как только волны отходили. Иван пододвинул ко мне корзинку с пряниками. Я взяла один пряник, хотя мне совершенно не хотелось есть. Сладкое тесто, раскрошившись во рту, сразу напомнило о рождественских вечерах в Харбине. Красивый календарь с картинками на каминной полке; ощущение холода на подбородке, когда я, уютно примостившись у окна, наблюдала, как отец собирает дрова; снежинки на ботинках. Казалось, что все это было тысячу лет назад, в какой-то другой, сказочной стране.

Иван, как и обещал, даже не пытался заговорить. Сначала было неуютно сидеть рядом с человеком, которого почти не знаешь, и молчать. Обычно люди обмениваются какими-то вопросами, чтобы лучше узнать друг друга, но когда я задумалась над тем, о чем могу спросить Ивана, я поняла, что у нас почти нет таких тем для разговоров, которые бы не причинили боль. Я не могла спросить его о том, как ему удалось испечь пряники, он не мог расспросить меня о моей жизни в Шанхае. Как и он, я не позволила бы себе поинтересоваться семейным положением Ивана. Даже невинный разговор об океане наверняка вызвал бы неловкость. Галина рассказывала мне, что пляжи Циндао были намного красивее здешних. Но разве могла я в разговоре с Иваном упомянуть Циндао и не заставить его вспомнить о том, что он там потерял? Вдохнув соленый запах воды, я украдкой посмотрела на молодого человека. Людям, которые, как мы с Иваном, пережили большую беду, проще было молчать, чем задавать друг другу вопросы, рискуя разворошить горестные воспоминания.